классика американского кинематографа, и если ты, Катюша, хочешь считать себя образованным человеком, ты просто обязана ознакомиться с этой
лентой. Тебе уже шестнадцать лет, пора стремиться к тому, чтобы знать, из каких кирпичиков складывается современная культура.
— Прекрати приобщать мою дочь к культу насилия и порнографии! — взорвалась Люся, и Ира с озорным удовлетворением отметила, что детонатор
сработал даже быстрее, чем на предполагала. — Пусть мальчики сами смотрят это безобразие, моя дочь воспитана на других культурных ценностях.
— Да? На каких же? Уж не на твоих ли бессмертных романах?
Люся побелела от злости, а всеобщая миротворица Бэлла Львовна тут же кинулась ее защищать.
— Ну зачем ты так, Иринка? Люсенька наверняка имела в виду Толстого, Чехова, Тургенева. Правда, Люся?
— Мам, ну мы с Алешкой пойдем, ладно? — тоскливо проныл Сашка, который терпеть не мог терять драгоценное время на семейные разборки,
вместо того, чтобы предаваться своему любимому зрелищу.
— Идите, — бросила Наташа, собирая грязные тарелки.
— Идите, — бросила Наташа, собирая грязные тарелки. — Если хотите торт, отрежьте себе сами, он на кухне.
Мальчики выскочили из комнаты и с топотом промчались по длинному коридору в свою комнату.
— Значит ты, Люся, считаешь, что если существует искусство девятнадцатого века, то в двадцатом веке все должны умереть и больше ничего
не творить, так, что ли? — снова начала Ира. — Тогда зачем ты пишешь свои романы? Или ты полагаешь, что сможешь написать лучше Толстого?
— Тебе этого не понять, — сквозь зубы прошипела Люся. — Ты вообще ничего, кроме своих киношек, не знаешь. Актрисулька! И не смей
обсуждать меня в присутствии моей дочери, это неэтично.
— Согласна, извини, — весело откликнулась Ира. — Катя, выйди, пожалуйста, мы тут с твоей мамой хотим пообсуждать ее творчество. Она не
хочет, чтобы ты при этом присутствовала.
— И не смей выставлять мою дочь за дверь! Ты в этом доме не хозяйка. Что ты себе позволяешь?
— Прелестно, милая Люси…
— Не называй меня так! Я старше тебя на тридцать лет.
— На тридцать два года, если быть точной. Хорошо, пусть будет Людмила. И даже, если хочешь, Александровна. Так вот, я в этом доме
действительно не хозяйка. Но зато я хозяйка по крайне мере в своей комнате. И могу вышибить тебя оттуда в любой момент. Ты это имей в виду на
всякий случай. А теперь у меня к тебе вопрос, Людмила Александровна. А кто, собственно говоря, хозяин в этом доме?
— Это коммунальная квартира, хочу тебе напомнить, — язвительно отозвалась Люся. — Здесь нет и не может быть одного хозяина.
— Девочки, по-моему, вы обсуждаете что-то совершенно пустое, — снова кинулась на выручку Бэлла Львовна. — Ну какая разница, кто здесь
хозяин?
Ира бросила быстрый взгляд на Наташу. Та с непроницаемым видом накрывала стол к чаю, расставляла чашки с блюдцами, сахарницу, резала
торты — свой «Наполеон» и другой, принесенный Ирой. Ее назревающий скандал, похоже, ничуть не пугает. А может быть, она думает о чем-то своем и
вообще не слышит, что происходит вокруг.
— Нет уж, Бэлла Львовна, давайте внесем ясность. Людмила Александровна считает, что в этой квартире нет и не может быть одного хозяина.
Тогда пусть она ответит мне, кто должен отвечать за чистоту и порядок? За то, чтобы вовремя были оплачены коммунальные услуги и счета за
телефон? Кто несет ответственность за то, чтобы были куплены продукты и в доме всегда были готовы завтрак, обед и ужин? И кто должен заработать
деньги на все эти удовольствия? Кто, если нет единого хозяина? Ответ очевиден, но я хочу, чтобы Люся его озвучила.
— Я не понимаю, на что ты намекаешь. На то, что у меня маленькая государственная пенсия, а мой родственник Вадим стал торгашом и гребет
деньги лопатой? Ты собираешься меня в этом обвинить?
— К твоему сведению, твой родственник Вадим стал торгашом только потому, что ты сюда приехала. Он пытается заработать деньги тебе же на
квартиру, он уже год работает без выходных, складывает каждый доллар, чтобы у тебя и твоей дочери было отдельное жилье. Неужели ты с высоты
своей идиотской надменности допускаешь мысль, что ему, блестящему офицеру-подводнику, в кайф торчать целыми днями за прилавком и торговать
костюмами и куртками? Это ты вынудила его заниматься торговлей! И тебе не стыдно? Ни капельки не стыдно? Он, сцепив зубы, стоит и торгует
шмотками на рынке, а ты, барыня с претензиями, сидишь дома и кропаешь свою никому не нужную бредятину, которую и читать-то противно.
Неужели ты с высоты
своей идиотской надменности допускаешь мысль, что ему, блестящему офицеру-подводнику, в кайф торчать целыми днями за прилавком и торговать
костюмами и куртками? Это ты вынудила его заниматься торговлей! И тебе не стыдно? Ни капельки не стыдно? Он, сцепив зубы, стоит и торгует
шмотками на рынке, а ты, барыня с претензиями, сидишь дома и кропаешь свою никому не нужную бредятину, которую и читать-то противно. Ты
позволяешь Наташе и Бэлле Львовне готовить еду, подавать тебе и твоей дочери, мыть за вами тарелки и стирать ваше белье. Милостиво эдак
позволяешь, с царственной небрежностью. И Катю к этому приучаешь. Она уже взрослая девица, а пуговицу сама пришить не может. Почему ты не