Ей надо было в институт поступать, образование получать, а тут на тебе — целых два человека на нее свалились, и крутись как хочешь.
Ей надо было в институт поступать, образование получать, а тут на тебе — целых два человека на нее свалились, и крутись как хочешь. Ему хорошо,
он свой депутатский наказ оставил — и вперед, к сияющим вершинам, к достатку и удовольствиям. А Наташка, бедненькая, одна осталась со всеми его
проблемами. Бэллу Львовну уговорить не смог, чтоб с ним ехала, — ладно, Наташа поможет, поддержит, позаботится, она же добрая девочка, всем
помогает. Нет чтобы самому остаться с матерью, раз уж так вышло, что она уезжать не хочет. Да куда там! Своя рубашка-то — она завсегда ближе к
организму. С соседкой переспал, ребеночка ей заделал, так нет чтоб жениться, признать ребенка официально, — нет, мы гордые, нам такие ниночки не
ровня, мы себе получше найдем, поблагороднее, пообразованнее, такую найдем, у которой родственники есть на исторической родине, чтоб уехать
побыстрее. А ребенок — что? Тьфу. Наташка и сама справится, вырастит, воспитает. Она у нас такая, на все руки мастерица, и за старым ходить, и
за малым, и в сутках у нее не двадцать четыре часа, как у всех, а тридцать шесть, поэтому она все успевает. Козел, козел! Ненавижу!
Наташа принесла кофе, подала Ире чашку и смотрела, как та судорожными глотками пьет горячий ароматный напиток. Ира со стуком поставила
чашку на столик, достала сигареты, закурила, глубоко вдыхая дым.
— Ну все? Успокоилась? Выговорилась? — ласково спросила Наташа, присаживаясь рядом с ней.
По лицу Иры быстрыми ручейками текли слезы, но она уже не всхлипывала и не задыхалась.
— Просто противно, — проговорила она, — я всегда думала, что меня два человека предали, мама и отец, которого посадили. А теперь
оказывается, их было трое. И никому из троих я не была нужна. Думаешь, мне не обидно? Ну скажи, Натулечка, что во мне такого плохого было, что
они все меня бросили? Я бы еще понимала, если бы они от меня отказались, когда мне было пятнадцать или шестнадцать, тогда да, тогда меня любой
нормальный человек на три буквы послал бы, и я бы его поняла. Только такая святая, как ты, могла все это терпеть. Но в годик, в два, в три —
кому я что плохого сделала? Почему они меня не любили? Почему мама не брала меня на руки, не ходила со мной гулять, не играла со мной? Только
пила и шлялась, пила и шлялась. Почему отец допустил, чтобы его посадили? Ведь если бы он меня любил, он бы все время помнил, что у него
маленький ребенок, и надо вести себя правильно, чтобы ребенок не остался без родителей. Почему он об этом не подумал? Почему не вернулся к нам
после отсидки? Ему на меня наплевать было. А про козла американского я вообще не говорю. Самовлюбленный эгоист, других слов у меня для него нет.
— Но ты была нужна мне, — мягко возразила Наташа, обнимая Иру и гладя ее по волосам. — И ты была нужна Бэлле Львовне. Мы обе тебя
любили. Не надо думать о горьком и обидном, думай о хорошем. И выпей быстренько лекарство, у тебя уже глаза распухли.
Ира тыльной стороной ладони вытерла глаза и полезла в сумку за таблетками. Остаток вечера прошел спокойно, уже не было истерик, но были
тихие слезы светлой печали по человеку, которого обе любили и рядом с которым прожили всю свою жизнь.
На девятый день Наташа позвонила Марику и после обычных слов соболезнования спросила, есть ли у него претензии на наследство.
— Это все твое, — грустно ответил Марик, — это по праву принадлежит тебе, если, конечно, у мамы не было других пожеланий.
— Это все твое, — грустно ответил Марик, — это по праву принадлежит тебе, если, конечно, у мамы не было других пожеланий. Мне ничего не
нужно.
— Бэлла Львовна хотела, чтобы я взяла книги, а все остальное отошло бы Ирочке. Ты не возражаешь?
— Как я могу возражать? Раз мама так хотела, пусть так и будет. Спасибо тебе за все, Туся. Звони, не пропадай.
— Ты тоже звони, — дежурно ответила Наташа, в глубине души понимая, что Марик никогда больше ей не позвонит. Ему не интересны ни она
сама, ни его собственная дочь. И Наташа тоже звонить не станет. Еще одна часть ее жизни оторвалась и улетела в бездну…
Через две недели после смерти Бэллы Львовны Андрей заявил:
— Я рассчитал домработницу.
— Что случилось? — испугалась Наташа. — Он сделала что-то не так? что-то с деньгами?
— Нет-нет, что ты, — улыбнулся Ганелин, — Тамара — честнейшая тетка, ни копейки лишней в карман не положит. Просто она больше не нужна.
Бэллы Львовны нет, а содержать помощницу по хозяйству для двух вполне самостоятельных женщин и одного молодого мужчины я не считаю правильным.
Людмила на пенсии, свободного времени у нее много, вот пусть и занимается всем, чем положено, для себя и своей дочери. Сашка у тебя тоже вполне
самостоятельный и зарабатывает на своей фирме неплохо, с какой стати держать для него домработницу? Финансово помогать ему — это другой вопрос,
мы с тобой это и делаем. А ходить для него в магазин и стирать его носки — это ему будет слишком шикарно. Ты не согласна?
— Да нет, — растерялась Наташа, — в целом ты прав, конечно, но… Как-то неожиданно… Выходит, пока Бэлла Львовна была жива, ты считал, что