Пожилая женщина казалась
радостно возбужденной и всем довольной, и Наташа с облегчением подумала о том, что не зря настояла на этой поездке. Положительные эмоции и новые
впечатления могут дать толчок для прилива жизненных сил, которые у Бэллы Львовны в последнее время стали, кажется, убывать. И то сказать, ей
семьдесят девять, это все-таки не сорок и даже не шестьдесят. У нее в Москве нет никого из родственников, многие друзья уже скончались, а
Наташины сыновья выросли и больше не нуждаются в постоянной опеке бабушки-соседки. Если ей понравится у сына, она захочет приехать еще раз, и
тогда появятся смысл и цель: нужно обязательно дожить до следующей поездки, при этом если уж не укрепить, то хотя бы сохранить здоровье. На
память тут же пришел виденный когда-то фильм «Это мы не проходили», где школьница, страдающая тяжелым заболеванием, должна лечь на операцию,
которая в девяноста процентах случаев заканчивается благополучно. Девочка же все время думает о тех десяти процентах, которые заканчиваются
иначе, а врач заявляет, что при таком настрое делать операцию нельзя, потому что у больного должна быть жесткая установка на выживание, иначе
ничего не получится. И тогда одноклассник больной девочки везет ее в горы. Они целый день проводят вдвоем, среди тишины и снежной белизны, и
девочка понимает, что обязательно должна выжить, поправиться и снова пережить те яркие и восторженные чувства, которые испытала здесь. Она
больше не думала о черных десяти процентах. Может быть, и с Бэллой Львовной так получится.
Двадцать пятого мая, в день рождения Иринки, Наташа нашла приготовленный Бэллой Львовной подарок и вручила от имени соседки виновнице
торжества одновременно со своим подарком. Двадцать шестого июня она не забыла позвонить Соломону Израилевичу, дяде Моне, и поздравить его.
Наташа звонила в Нью-Йорк каждую неделю и с удовлетворением слушала бодрый и веселый голос Бэллы Львовны, уверявшей, что ей здесь очень хорошо,
просто отлично, Марик работает целыми днями, но невестка Танечка уделяет ей много внимания и очень о ней заботится. Внуки, конечно, дома не
сидят, у них каникулы, они резвятся в обществе своих сверстников, куда-то все время уезжают большими компаниями, по-русски говорят плохо и с
заметным акцентом, но все понимают. Они чудесные дети, и Марик с Танечкой по праву ими гордятся.
В начале августа, недели за две до возвращения, голос Бэллы Львовны, как показалось Наташе, немного погрустнел и словно бы потускнел.
Наверное, ей не хотелось расставаться с сыном и его семьей. А спустя еще несколько дней раздался звонок от Марика. Бэлла Львовна скоропостижно
скончалась в одной из Нью-Йоркских больниц, куда ее доставили врачи «Скорой помощи». Она уже дней десять плохо себя чувствовала, но специально
скрывала это от Наташи, чтобы не пугать и не расстраивать.
— Я похороню маму здесь, — сказал Марик. — Я знаю, что она хотела бы лежать рядом с моим отцом, но будет лучше, если она останется
здесь. Рано или поздно это случится со всеми нами, и здесь мы будем вместе. У моих детей будут свои дети, потом внуки, наши могилы будут
ухоженными. А в Москве — сама понимаешь…
«Это я виновата, — думала Наташа, глядя на телефонную трубку, которую только что положила после разговора с Мариком. — Это я уговорила
ее поехать. Не надо было, не надо было, ведь Бэллочка не хотела этой поездки, она ее боялась, как чувствовала… Сколько раз мне рассказывали
истории о том, как старики не переносят перемену обстановки, как начинают болеть и быстро угасают! А я поддалась всеобщему убеждению, что чужие
примеры — про чужих людей, а с нами ничего подобного случиться не может.
Почему не может? Почему с другими это может случиться, а с нами — нет?
Потому что мы — особенные, мы не такие, как все? Кто дал нам право так думать и на это надеяться? Я не должна была ее уговаривать. Это я во всем
виновата.»
Ей было трудно свыкнуться с мыслью о том, что Бэллочки больше нет. Ну как же так? Она же всегда была рядом, в соседней комнате, она
занималась с Наташей русским языком и литературой, когда та была школьницей, она терпеливо выслушивала ее и давала советы, она помогала растить
сначала Иринку, потом Наташиных сыновей Сашу и Алешу. Она учила Наташу быть мудрой и терпимой. Она дала деньги Вадиму, чтобы тому было где жить
после развода. И не потому, что любила Наташиного мужа и стремилась облегчить его жизнь, а единственно потому, что любила Наташу и хотела, чтобы
та имела возможность развестись, когда поняла бессмысленность и тягостность своего брака. Бэллочка называла ее «золотая моя». И отныне Наташа
больше никогда не услышит этих двух слов.
Надо позвонить Ире, сказать о Бэллочке. Наташа сняла трубку, набрала номер, но услышав Иринкин голос, вдруг почувствовала, что не может.
Не может сказать, что Бэллочка умерла. Ее охватило странное ощущение, что как только она произнесет эти слова вслух, Бэллочка и в самом деле
умрет. А пока она этого не сказала, старая соседка жива. По крайней мере в сознании Иринки.
— Натулечка! — звенел в трубке знакомый голосок. — А я как раз собиралась тебе звонить.
— Зачем? — тупо спросила Наташа, борясь с собой. Сказать или не говорить? Да или нет?
— Я тут по интернету лазила, смотрела, кто что пишет о твоих съемках. И нашла замечательную вещицу! Представляешь, в одной газете