говорить «нет». Сколько нужно еще денег, чтобы купить однокомнатную квартиру в приличном районе, не внутри Садового кольца, конечно, но и не на
выселках, не за Кольцевой дорогой?
— Тысяч восемь долларов. Это как минимум. Двадцать тысяч у нас уже есть, еще два-три года назад за эти деньги можно было даже «двушку»
купить, правда, плохонькую, но теперь квартиры подорожали… Меньше чем за тридцать тысяч ничего пристойного не найдешь.
— Я дам недостающие деньги. Отпусти Вадима, дай ему вздохнуть спокойно. Ему сорок два года, он еще успеет создать новую семью, где жена
не окажется всенародно известной личностью, обремененной огромным количеством родни. Он еще сможет стать настоящим главой своего семейства. Ты
же не глупая девочка, Наташенька, ты отлично понимаешь, что корень зла не столько в остывших чувствах, сколько в вашем неравенстве. В этом никто
не виноват, просто так случилось. Ты когда-то была редактором на телевидении с зарплатой в сто десять рублей, а по твоим сценариям никто не
хотел снимать кино, Вадим же был высокооплачиваемым морским офицером и содержал нас всех. Теперь ты стала знаменитой, а он — рыночным торговцем.
Такое положение для него унизительно. Будь настоящим товарищем, протяни ему руку помощи, избавь от унижения.
— Бэлла Львовна! — ахнула Наташа. — Да что вы такое говорите? Как это вы дадите ему деньги? С какой стати? Да и откуда у вас столько?
— У меня есть. Мне Марик оставил. И потом, все годы он пытался мне помогать, ты же знаешь, как это делалось. Кто-то уезжает, продает в
Москве квартиру, имущество, часть денег по договоренности передает здесь родственникам своих знакомых, живущих за границей, а оказавшись за
бугром, получает эквивалентные суммы от тех, с кем договаривался.
Мне Марик оставил. И потом, все годы он пытался мне помогать, ты же знаешь, как это делалось. Кто-то уезжает, продает в
Москве квартиру, имущество, часть денег по договоренности передает здесь родственникам своих знакомых, живущих за границей, а оказавшись за
бугром, получает эквивалентные суммы от тех, с кем договаривался. Вот и мне периодически поступали некоторые суммы, иногда немалые.
— Вы никогда не говорили об этом, — удивилась Наташа.
— А зачем? Мое поколение привыкло копить деньги, откладывать на черный день. Вот и я откладывала. Теперь, я полагаю, пришло время их
использовать. И не смей отказываться. Ты не имеешь морального права эксплуатировать человека, которого больше не любишь и который не любит тебя.
Это неприлично.
Наташа пошла готовить ужин и все время мысленно повторяла слова Бэллы Львовны. Да, она отдавала себе отчет в том, что не любит мужа, что
они отдалились друг от друга, стали совсем чужими. Да, Вадим с каждым днем становится все более нетерпимым к любому беспорядку, к малейшей
пылинке, даже к тому, что Катюша, возвращаясь порой довольно поздно, слишком громко хлопает входной дверью. Да, она не хочет больше жить с ним.
Но ей никогда и в голову не приходило, что со стороны такое положение может выглядеть как беззастенчивая эксплуатация присущего Вадиму чувства
ответственности. Как намеренное унижение. Как что-то непорядочное. А ведь Бэлла права… Она, Наташа, бегает на свидания к любовнику, пока ее муж
вкалывает, чтобы отселить ее же сестру. Бэллочка права, она поступает гадко. Мерзко. И какой же выход? Просто так, на ровном месте взять и
предложить Вадиму развод? С какой стати? И имеет ли она право брать деньги у Бэллочки? Ведь они на черный день отложены.
Хлопнула дверь, и тут же раздался недовольный голос Вадима:
— Почему опять свет в прихожей горит? Неужели так трудно выключить?
Наташа выбежала ему навстречу, виновато улыбнулась.
— Это я включила, для тебя. Увидела из окна, что ты идешь, и включила, — неловко солгала она.
— А это что?
Он брезгливо поднял пару кроссовок, вокруг которых на полу образовалась грязная лужа. Кроссовки принадлежали племяннице Кате, которая
явилась домой полчаса назад, предварительно потоптавшись по обильно политой дождем земле. Вероятнее всего, в каком-нибудь скверике с мальчиком
гуляла.
— Неужели так трудно поставить обувь на коврик, чтобы не пачкать пол? — гремел Вадим. — Я специально покупал коврики, вон они, по всей
прихожей валяются, чтобы ставить обувь. И почему в этом доме никто не считает нужным соблюдать порядок и убирать за собой грязь?
— Я сейчас вытру, — тихо сказала Наташа. — Не кричи, пожалуйста. Пойдем ужинать, у меня все готово.
— Нет, ты не будешь вытирать! Это чьи кроссовки?
— Катины.
— Вот пусть она и вытрет! Почему ты должна убирать за ней? У нее что, рук нет? Спина больная? Немедленно пойди к ней и скажи, чтобы она
вымыла пол в прихожей.
— Успокойся, пожалуйста, она все вымоет. Пойдем ужинать.
Но сегодня Вадим был что-то особенно агрессивен.
Каждое Наташино слово вызывало в нем бурю протеста.
— Вадик, что случилось? — наконец не выдержала она. — Чем ты сегодня так раздражен? что-то произошло?
— Ты меня спрашиваешь, что произошло? — гневно переспросил он. — Ты хочешь сказать, что тебя все устраивает и ты не видишь поводов для
раздражения? Твои демократы развалили всю страну, в результате люди, которые честно трудились всю жизнь, не покладая рук, остались нищими. Самые