его, и он стал ей не нужен? Как бы там ни было, но она знает, теперь Руслан в этом уверен. Это видно по ее печальным глазам, по судорожно
поджатым губам, по сникшим, словно под гнетом непомерной тяжести, плечам.
— Вы ведь знаете, что произошло на самом деле. Я не ошибаюсь? — осторожно спросил он, выдержав паузу.
— Нет, не ошибаетесь.
— Пожалуйста, прошу вас… Мне необходимо это знать. Это очень важно для меня.
— Вот именно, для вас. Но не для меня. И не для него.
Алла Григорьевна говорила медленно и монотонно, не глядя на Руслана. Глаза ее были прикованы к пустым крючкам на вешалке в прихожей.
— Люди должны знать правду.
— Кто вам это сказал? Вам хочется узнать правду — это другой вопрос. Но это ваш частный интерес. И меня никто не может обязать с ним
считаться. Мне была доверена конфиденциальная информация, если вы вообще понимаете смысл этих слов. Мне было оказано доверие, а вы пытаетесь
заставить меня поступить непорядочно.
— Вы хотите меня обидеть?
— А вы что, обиделись? Забавно. Впрочем, мне это безразлично. Да, я все знаю, но я вам ничего не расскажу. И не приходите ко мне больше.
— Но ведь речь идет о преступлении…
— Все виновные осуждены и наказаны. Чего вам еще?
— Мне этого недостаточно. Я ищу истину.
— Ищите. Сожалею, но ничем не могу вам помочь.
По-прежнему не глядя на Руслана, она отомкнула замок и распахнула перед ним дверь жестом, который был красноречивее всяких слов. Ему
пришлось уйти. Ничего не вышло. Бывшая жена Бахтина ничего не рассказала. Но и такой, казалось бы, тупиковый разговор был для Руслана огромным
шагом вперед. Он не ошибся, чутье не подвело его. В деле об убийстве Михаила Нильского все не так, как написано в уголовном деле и в приговоре.
Все было по-другому. Только почему-то никто не хочет рассказывать, как именно. Ну что ж, не хотят рассказывать — сами узнаем. Не боги горшки
обжигают. Не зря же говорят: пока знает один — знает один, если знают двое — узнает и свинья. Знают двое, Бахтин и его бывшая жена Алла
Григорьевна. Значит, у Руслана есть все шансы восстановить истинную картину происшедшего.
Значит, у Руслана есть все шансы восстановить истинную картину происшедшего.
Прошло еще несколько недель, и Руслан решил, что пора везти Яну в Камышов знакомить с матерью. Разумеется, нельзя сваливаться домой как
снег на голову, да еще и с гостьей. Он загодя позвонил, чтобы предупредить мать.
— Мамуля, я на майские праздники хочу приехать и привезти с собой одну замечательную девушку. Ты не возражаешь?
Ольга Андреевна так искренне обрадовалась, что у Руслана даже настроение поднялось.
— Конечно, сыночек, конечно, привози. Я могу надеяться, что это серьезно?
— Вполне серьезно, мамуля, иначе я бы ее не привозил. Как Семен Семенович? Здоров?
— Да мы в порядке, сынок, ты за нас не волнуйся. Хорошо, что ты заранее позвонил, мы тут как следует подготовимся, чтобы твою девушку
принять. Ей отдельную комнату готовить?
— Ты что, мам! — возмутился Руслан. — Мы же не дети.
— Ну и хорошо, ну и славно. А у меня к тебе тоже просьба будет. Сонечка переезжает в Новосибирск, с детьми съезжается, чтобы внуков
нянчить. Ты уж не сочти за труд, забеги к ней на пару часиков, помоги там с вещами. Она мне как раз позавчера звонила, так все жаловалась, что
верхние полки разобрать не может, как по стремянке поднимется — так голова кружится.
— Нет вопросов, мамуля! — бодро пообещал Руслан. — Прямо сегодня же после работы и забегу к ней.
Софья Ильинична была старинной подругой матери Руслана, коренной кемеровчанкой. Ольга Андреевна всегда останавливалась у нее, когда
приезжала в столицу области. Именно у Софьи Ильиничны она и жила весь тот месяц, когда ухаживала за попавшим в больницу сыном.
Руслан слово сдержал и после работы помчался к подруге Ольги Андреевны.
— Показывайте, тетя Соня, где у вас проблемные зоны, сейчас мы их оприходуем.
Он ловко и споро, прыгая по стремянке вверх и вниз, достал и разложил на полу многочисленные коробки, сумки и старые фибровые
чемоданчики, загромоздившие настроенные по всей квартире антресоли.
— Вот спасибо тебе, — приговаривала Софья Ильинична, — вот спасибо. Что бы я без тебя делала?
— Соседей бы позвали.
— Да что ты, милый? Стыдно. Это ты для меня как свой, родной, а перед чужими я стесняюсь таким древним хламом трясти. А вот это маме
отдай, это ее вещи.
Она протянула Руслану плотно набитый пластиковый пакет с крепкими ручками.
— Что это? — удивился он.
— Я же говорю — Оленькины вещи. Сколько я в этой квартире живу, уж больше тридцати лет, так мама твоя всегда у меня останавливалась. То
тюбик с кремом забудет, то платок оставит, то лекарство, то кофточку засунет куда-нибудь, а как на поезд бежать — так искать времени нет. Вот и
накопилось за тридцать-то лет. Я сейчас к переезду всю квартиру вверх дном перевернула, каждую вещичку перебрала, и все мамины вещи нашлись, я
их отдельно сложила.
Дома Руслан бросил пакет на пол на видное место, чтобы не забыть взять, когда поедет в Камышов.
Пакет немного постоял, подумал и упал на
бок. Из него выпал конверт. Руслан поднял его, покрутил в руках. Не запечатан. Заглянул осторожно и тут же с облегчением улыбнулся: никакой