— московский губернский предводитель дворянства Чертков. Чертков изучал русскую историю, собирал рукописи и книги по истории России, создал
огромную библиотеку и хотел, чтобы она стала общественным достоянием.
После его смерти со стороны Фуркасовского переулка в специальной
пристройке открыли читальный зал. Между прочим, этот читальный зал посещали и Лев Николаевич Толстой, и даже молодой Циолковский. Потом дом
перестроили, пристройки стали сдаваться в аренду. В частности, там был магазин семян «Иммер Эрнест и сын», так вот в этот магазин любил
захаживать Антон Павлович Чехов, покупал семена для своего сада в Мелихове. Можешь себе представить, Туся? Вот здесь ходили Толстой и Чехов,
ходили так же запросто, как мы с тобой сейчас идем. Это совершенно необыкновенное чувство, как будто переносишься на сто, двести, триста лет
назад и начинаешь видеть историю. Тебе это знакомо?
Наташа покачала головой и слизнула с губ капли дождя.
— Нет. Наверное, мне от природы не дано. Я вообще не очень увлекаюсь историей. А про этот дом номер семь я знаю только то, что здесь
снимали эпизод для фильма «Возвращение Максима», где герои на бильярде играют, и несколько эпизодов для «Семнадцати мгновений весны».
— Неужели? Это какие же?
— Особняк американской миссии в Берлине, где проходили сепаратные переговоры, из-за которых весь сыр-бор, собственно, и разгорелся.
— Любопытно, я не знал. А Иринка? Она интересуется историей?
— Еще меньше, чем я. Я хотя бы в школе добросовестно училась, не все еще позабыла, а она школьную программу через пень-колоду осваивала,
еле-еле. И ведь обидно, Марик, просто до слез обидно, у нее такая голова светлая, память прекрасная, тоже от твоей мамы в наследство досталась,
а Ирка еле-еле на «троечки» вытягивала. Интереса к учебе никакого не было.
— И что, до сих пор нет? Как же она учится? — с беспокойством спросил Марик.
— Да нет, сейчас-то все в порядке, за ум взялась, учится с удовольствием. Даже наверстывает, как может, упущенное. Книги серьезные
начала читать, а то раньше ведь одни любовные романы на столе лежали. Ты теперь можешь за нее не волноваться, она будет в порядке. Самое
страшное мы уже пережили и оставили позади.
— Бедная ты моя, бедная, — Марик неожиданно обнял Наташу, прижал к себе, коснулся губами ее виска. — Взвалил я на тебя обузу… Кто же мог
предполагать, что Колю вскоре посадят, Ниночка попадет под машину, и девочка останется целиком и полностью на твоих руках? Если б я знал, что
так все выйдет…
— То что было бы? Что изменилось бы? Ты бы не уехал? Или забрал бы дочь с собой? Перестань, Марк, я терпеть не могу этих сослагательных
причитаний. Как случилось — так случилось, как сложилось — так сложилось.
Она осторожно высвободилась из его объятий и взяла Марика под руку. Вот так, именно так, как она мечтала когда-то. Воспоминания о том
единственном случае, когда они вместе возвращались из магазина и он держал ее под руку, долго еще будоражили ее девичье воображение. Должна была
миновать четверть века, чтобы все случилось так, как ей представлялось в мечтах. Странно… И… Ненужно.
— А вот здесь, в доме семнадцать, в двадцать втором году была мастерская по пошиву белья, она называлась «Трудшитье». Тут работала моя
бабушка Рахиль, мамина мама. Баба Раша обожала ходить в соседний дом Перлова, в чайный магазин, она говорила, что без билета и визы попадает в
другую страну.
Тут работала моя
бабушка Рахиль, мамина мама. Баба Раша обожала ходить в соседний дом Перлова, в чайный магазин, она говорила, что без билета и визы попадает в
другую страну. И маму мою туда водила регулярно, потом мама — меня. У нас семейная любовь к этому китайскому домику, — оживленно говорил Марик.
— Я тоже до самого отъезда часто сюда прибегал, стоял подолгу и вдыхал аромат молотого кофе. А ты здесь бываешь?
— Редко. Только если оказываюсь неподалеку, а дома чай или кофе закончились. Специально не приезжаю.
— А я специально приходил. Знаешь, стоял и представлял себе бабу Рашу, я ведь ее совсем не помню, она умерла сразу после моего отца, мне
и трех лет не было. Но у мамы сохранилось много бабушкиных фотографий, и вот стою я в магазине, разглядываю эту китайскую красоту и вижу бабу
Рашу такой, как на фотографиях. Иногда мне даже казалось, что я слышу, как она меня зовет. Голос крови, что ли… И так мне хотелось в последние
годы сюда придти, встать вот здесь, закрыть глаза и увидеть бабушку. Тебе это знакомо?
— Нет, — сдержанно ответила Наташа, — я — поздний ребенок, когда я родилась, все мои бабушки и дедушки или умерли, или на войне погибли,
я никого не застала. Мне не довелось побыть внучкой. Люсе повезло больше, она знала одну из наших с ней бабушек.
— Прости, — снова сказал Марик, — у меня такое чувство, что я все время говорю невпопад. Обижаю тебя или просто говорю что-то не то. И
все время извиняюсь… Глупо как-то все получается. Я так стремился приехать, так рвался сюда, мне казалось, что это будет праздник, а получается
так, словно я прилетел на другую планету, где все непонятное, чужое, и я никому здесь не нужен, и меня понять тоже никто не хочет.
Острая жалость сдавила ее сердце. Ну почему она так с ним разговаривает? Разве он, Марик, виноват в том, что ей в жизни не всегда было