килограммов, стала выяснять у новоявленного американца насчет «Гербалайфа», и тот со смехом поведал, что в Соединенных Штатах все эти «продукты»
давно признаны шарлатанством и их никто не покупает, вот производители и решили освоить новый рынок, восточный, поскольку народ здесь доверчивый
и обожающий сказочки, построенные на принципе «раз — и готово», никакого длительного и кропотливого труда, все делается по мановению волшебной
палочки, кушаешь продукт и худеешь на глазах. О том, что килограммы возвращаются, как только доверчивый клиент перестает вкушать пилюли и
коктейли, предусмотрительные распространители деликатно умалчивают, зато без умолку трещат о полной и безоговорочной очистке организма от шлаков
и прочих накопленных годами гадостей. Девушка никак не комментировала услышанное, но по ее глазам Наташа видела, что та ужасно расстроена. Сам
гость ни о чем присутствующих не расспрашивал, только на вопросы отвечал, но Наташа то и дело ловила его взгляд, украдкой бросаемый на Ирину, и
понимала, что дочь вызывает в нем интерес, а стало быть, отчет неминуем. Слушая вполуха застольные разговоры, мучительно пыталась сообразить,
как поступить: говорить ли Марику все как есть, чтобы он не питал никаких иллюзий и понимал, как тяжко досталось ей воспитание соседки, или не
сказать ничего, предоставив ему возможность самому составить мнение о девушке.
Вечером, улучив момент, когда рядом никого не было, Марик подошел к ней:
— Туся, ты завтра свободна? Давай погуляем вдвоем.
— Конечно, — кивнула Наташа.
Двадцать лет назад она умерла бы от счастья, доведись ей услышать эти слова от своего любимого. А сегодня… Сегодня она понимала, что
Марику интересна не она, Наташа Казанцева-Воронова, а ее рассказы о Бэлле Львовне и дочери. За двадцать один год он не написал ей отдельно ни
одного письма, только приветы передавал в письмах к матери. И не позвонил ей ни разу, разговаривал только с Бэллочкой. Надо же, как бывает! За
двадцать лет ни разу не случилось так, чтобы он позвонил и к телефону подошла Наташа. Кто угодно брал трубку, только не она. Хотя что это
изменило бы? Все равно рассказывать ему об Иринке она не смогла бы, не вызвав недоумения у окружающих, а отвечать на дежурные вопросы
бессмысленно, когда столько лет живешь в разных странах.
— Куда пойдем? — спросила она, когда они вместе с Мариком вышли из дома. — Ты, наверное, хочешь по Арбату прогуляться? Твоя мама очень
любит Арбат, всю его историю знает и всем рассказывает.
— Да, — засмеялся Марик, — моя мама — фанатка Арбата и вообще Москвы. Я так и не смог уговорить ее ни уехать с нами, ни приехать потом к
нам.
— Куда пойдем? — спросила она, когда они вместе с Мариком вышли из дома. — Ты, наверное, хочешь по Арбату прогуляться? Твоя мама очень
любит Арбат, всю его историю знает и всем рассказывает.
— Да, — засмеялся Марик, — моя мама — фанатка Арбата и вообще Москвы. Я так и не смог уговорить ее ни уехать с нами, ни приехать потом к
нам. На все мои аргументы она отвечала одно: я здесь родилась, здесь встретила твоего папу, здесь его похоронила, и я не смогу жить нигде, кроме
Москвы. Я тоже очень люблю Арбат, но сейчас хотел бы поехать на площадь Дзержинского.
— На Лубянку, — машинально поправила Наташа и тут же переспросила с изумлением: — На Лубянку?!
— Ну да, я слышал, что у вас тут все обратно переименовали. Да, на Лубянку, — спокойно ответил Марик. — А что? Почему ты так
удивляешься?
— Дурная слава, — усмехнулась она. — Многие до сих пор с замиранием сердца проходят мимо небезызвестного здания.
— Ах вот ты о чем! Нет, меня интересует улица Кирова. Как она теперь называется? Мясницкая, Фроловская, Егупьевская? Или, может,
Гребневская? У этой улицы длинная история и много разных названий. Какое выбрали?
— Мясницкая. А почему именно она? — заинтересовалась Наташа.
— Меня мама туда в детстве часто водила. Она постоянно гуляла со мной по городу и рассказывала истории улиц и домов. Но на улицу Кирова
мы приходили чаще, чем в другие места. И знаешь, Туся, все эти годы я мечтал, что вот приеду в Москву, первым делом — к маме, а потом — на улицу
Кирова. Не знаю, не могу объяснить… Там есть особенные места. Поедем, я тебе все покажу. Заодно и поговорим.
С утра моросил дождь, и Вадим отнесся с явным неодобрением к идее жены пойти погулять с сыном соседки.
— Что за детство? — недовольно говорил он, глядя, как Наташа перебирает вещи в шкафу, выискивая, что бы такое надеть, чтобы не
замерзнуть. — Почему надо убегать из дома в воскресенье?
— Вадик, ему нужно поговорить со мной о Бэллочке. Он хочет, чтобы я рассказала ему, как его мама жила все эти годы, что делала, чем
болела, о чем думала, куда ездила отдыхать. Ты же знаешь нашу Бэллочку, и Марик ее знает. Она никогда не станет жаловаться и ныть, у нее всегда
все прекрасно, особенно в письмах, которые она писала ему в Израиль и в Штаты. Сын хочет знать правду, это же так понятно.
— Но непонятно, почему для этого нужно уходить из дома. Пожалуйста, сядьте в одной из наших двух комнат и разговаривайте, мы с
мальчиками не будем вам мешать. Почему непременно нужно тащиться куда-то в такой дождь?
Действительно, почему? Никакого рационального объяснения этому нет. Не может же Наташа сказать мужу, что когда-то безумно любила этого