раздумывая, согласилась. Только что ей пришлось пережить скандал с Вадимом, и Наташа чувствовала, что больше не выдерживает. Ей нужна отдушина,
хотя бы на один день, пусть всего на несколько часов, но избавиться от постоянного напряжения и поговорить с любимой подругой, называя вещи
своими именами, ничего не сглаживая и не замалчивая. Веселая, энергичная, заражающая всех вокруг себя радостью и оптимизмом Инна Гольдман была
для Наташи на протяжении более чем трех десятков лет самым лучшим слушателем, внимательным и сопереживающим.
Они оставили Григория в доме: талантливого гинеколога после еды неизменно клонило в сон, а если учесть кулинарные таланты Анны Моисеевны
и ее стремление накормить как можно сытнее и обильнее, то легко представить, что ни о каких прогулках после обеда не могло быть и речи. Гриша
свалился и уснул мертвым сном, а Наташа и Инна отправились по своему излюбленному маршруту, занимавшему три часа, по дороге вдоль леса, потом
через поле, до озера и обратно.
— По-моему, у твоего Вадика с головой не в порядке, — поставила диагноз Инна, выслушав подругу. — Устраивать скандал из-за того, что в
ванной кто-то не выключил свет! Уму непостижимо.
— Инуля, дело не в свете, а в том, что его вся ситуация достала. Понимаешь? Достала. Он попал в ту жизнь, к которой никогда не готовился
и к которой он никак не может приспособиться. Ну ты представь: мальчик из хорошей офицерской семьи, вырос в достатке, в отдельной квартире. С
детства приучен к порядку и аккуратности, даже стерильности. Воспитан в духе патриотизма и преданности интересам Родины. И так до тридцати семи
лет. А потом вдруг оказывается в коммуналке, где не за всем можно уследить и не все вовремя убрать и помыть. А потом еще и вынужден уволиться из
вооруженных сил, потому что идет сокращение.
А потом еще и вынужден уволиться из
вооруженных сил, потому что идет сокращение. Для него это огромная травма. И не успел он с этим как-то морально справиться — на нас сваливаются
мама с Люсей и Катей. Квартира становится еще более коммунальной. Он и с Бэллочкиным-то присутствием с трудом мирился, а теперь еще и это… Чтобы
как-то разрешить проблему, он идет торговать в надежде за полтора года скопить деньги, чтобы отселить Люсю с дочерью, но торговля идет совсем не
так, как он себе представлял, и денег он зарабатывает куда меньше, чем рассчитывал. Работа у него тяжелая, весь день на нервах. Три раза у него
крали вещи прямо с прилавка, два раза он покрывал их стоимость из собственного кармана, в третий раз заметил вора, побежал за ним, завязалась
драка. Куртку он отвоевал, но домой пришел избитый. Каково ему, в недавнем прошлом блестящему офицеру, вести такую жизнь? Конечно, я понимаю,
дома его все раздражает, и он ко всему цепляется. В кухне на полу остались капли после мытья посуды — почему не вытерли? Почему свет в ванной не
погасили? Почему пятнышко на плите? Почему крошки на столе? Почему мальчики пришли с тренировки не в двадцать два пятнадцать, а в двадцать два
тридцать? Он привык, что у него на корабле царит идеальный порядок и дисциплина, и он хочет добиться того же дома. А я не могу за всем уследить.
Я же прихожу домой, как правило, позже него, а за день там столько всего накапливается! Одна мама чего стоит. Все роняет и не может поднять — не
видит. Все проливает и не вытирает. И свет забывает гасить, и воду иногда не выключает. Но она же старенькая! А Вадик бесится. Я его понимаю,
Инуля, и я стараюсь его не раздражать, но у меня не получается.
Инна некоторое время шла рядом, не говоря ни слова, потом вдруг осторожно взяла Наташу за руку.
— Натка, а ведь ты его не любишь, — негромко сказала она.
— Я? Я не люблю Вадика? — Наташа даже задохнулась от возмущения.
— Да ты что, с ума сошла? Я шестнадцать лет замужем за ним, у нас двое детей…
— Ага, — хмыкнула Инна. — Ты себя послушай повнимательнее. Я тебе о любви говорю, а ты мне о чем? О шестнадцатилетнем замужестве, о
детях. Это ты не мне отвечаешь, это ты сама себя уговариваешь.
— Да нет же, Инна, ну что ты выдумываешь! Я его люблю, он мне очень дорог.
— Угу. Настолько дорог, что ты его боишься. Стараешься не раздражать, не расстраивать, не злить. Даже курить при нем не решаешься — ему,
видите ли, не нравится. Ты просто вбила себе в голову, что раз он твой муж и отец твоих детей, то ты обязана любить его до гробовой доски и
хранить ему верность. Это не любовь, Натка, эта иллюзия, причем иллюзия опасная. Она может разрушить вторую половину твоей жизни. Ты вспомни,
нам с тобой уже по сорок лет. Сколько осталось-то? Всего ничего. Протянем мы с тобой, бог даст, еще столько же, но как женщины будем
функционировать еще очень недолго. Состаришься — а вспомнить будет нечего. Разве что Марика.
— Господи, да Марик-то тут при чем? — возмутилась Наташа. — Я его любила, когда была совсем девчонкой. Он меня и поцеловал-то всего один
раз, когда прощался перед отъездом в Израиль.
— Вот-вот, и я о том же. Давай пройдем все последовательно. Сначала был Марик, так? Сколько лет тебе было, когда ты в него влюбилась?
— Не помню точно.
Лет восемь, наверное, а может, девять.
— Очень хорошо! До семнадцати лет ты по нему сохла, пока он не отвалил в загранку. Потом еще года два подпитывалась воспоминаниями и