взял, так и прокуковала бы до самой смерти. Какой же нормальный мужик женится на порченой, когда порядочных девок вокруг — пруд пруди? А если
еще, не приведи господи, она бы забеременела от этого случая, тогда вообще пиши пропало. Ребенку, рожденному неизвестно от кого, хорошей жизни
не видать. Опять же аборт в семнадцать лет — тоже пятно на биографии.
От стоявших особняком близких подруг девочки Борис узнал, что она очень болезненно переживала допросы у следователя, которому должна
была во всех деталях и подробностях рассказывать о самом изнасиловании. Ведь преступников четверо, и нужно до малейшего шага восстановить, что
конкретно делал каждый из них. Кто разорвал кофточку, кто схватил за грудь, кто толкнул на землю. Кто сделал это первым, и кто именно в это
время держал ее за руки, а кто — за ноги. Кто был вторым. Кто третьим. И так далее… Эта смертная мука вкупе с косыми, а то и откровенно
насмешливыми и презрительными людскими взглядами и толкнула десятиклассницу на страшный шаг.
Борис шел за гробом в толпе людей и думал о том, что если бы не боялся ее страдающих глаз и ее вопросов-упреков, если бы все эти дни был
рядом с ней, держал за руку и повторял, что будет любить ее несмотря ни на что, она, может быть, не захотела бы умереть. Он дважды струсил, и
теперь смерть этой девочки целиком на его совести.
Когда через год крепкого широкоплечего Бориса призвали в армию и направили в воздушно-десантные войска, юноша был твердо намерен изжить
из себя любую, даже самую микроскопическую возможность снова испытать панический, лишающий разума страх. «Я больше никогда и ничего не буду
бояться», — исступленно твердил он себе каждое утро, едва проснувшись, и каждый вечер, ложась на жесткую солдатскую койку.
Из происшедшего он сделал несколько выводов. Быть трусом — позорно и непростительно. Быть изнасилованной — стыдно, кроме того, это может
искалечить всю дальнейшую жизнь, ибо общественное мнение до сих пор нетерпимо относится к жертвам сексуального насилия, считая их виноватыми в
случившемся.
Прохождение через следственно-судебную процедуру по делу об изнасиловании — настолько мучительно, что некоторые не выдерживают и
накладывают на себя руки. Он, Борис Бахтин, — трус, предатель и мерзавец, он поступил отвратительно, и должен обязательно этот грех искупить.
Как именно искупить, он не знал. Но о погибшей девочке не забывал никогда.
Эти выводы и предопределили его поведение в восемьдесят четвертом году. Одну душу он когда-то загубил, другую спасет. Когда Алле
Григорьевне сообщили, что ее муж арестован за убийство, она забыла прежние обиды и прибежала к Борису в следственный изолятор. Ей единственной
он рассказал, как все произошло на самом деле.
— Боря, я найду самых лучших адвокатов, — горячо говорила Алла Григорьевна, — я обзвоню всех твоих друзей, многие из них стали крупными
партийными и советскими деятелями, у них наверняка есть связи, они помогут тебе.
— Не смей, — жестко ответил Бахтин. — Никаких адвокатов. Как только в дело вступит адвокат, он моментально вытянет всю историю. В деле
есть нестыковки, говорящие в мою пользу, но следователь их не видит, потому что ему надо рапортовать о поимке убийцы. Любой адвокат эти
нестыковки заметит, и тогда правда вылезет наружу. Я не хочу, чтобы девочка пострадала. Так или иначе, но я действительно убил человека. А
больший срок мне припаяют или меньший, это уже значения не имеет. Срок в любом случае мотать придется, со мной в камере грамотные урки сидят,
они мне все растолковали. Мне не обязательно было убивать подонка, достаточно было дать ему кулаком в челюсть и стащить с девочки, чтобы
остановить насилие. Я — здоровый мужик, а он — хлипкий и худой, к тому же пьяный. Я превысил пределы необходимой обороны, поэтому должен понести
уголовную ответственность. А то, что я впал в ярость, увидев, что он вытворяет с девчонкой, смягчающим обстоятельством не является. Чтобы вообще
выйти сухим из этой истории, надо доказывать, что имело место превышение необходимой обороны в состоянии аффекта, а никакого аффекта у меня не
было, была обыкновенная ярость и злоба. Видишь, какой я теперь стал грамотный! — грустно усмехнулся он. — Запомни, Алла, никаких адвокатов и
никаких жалоб на приговор в вышестоящие инстанции. Мне не нужно, чтобы в моем деле копались с повышенным интересом. Я хочу спасти эту девочку,
Иру, и сохранить ей нормальную полноценную жизнь. Кстати, запиши куда-нибудь ее московский телефон, пока я его еще помню. И не потеряй. Когда
вернусь — попробую разыскать и узнать, как там она.
— Я буду тебя ждать, Боря, на сколько бы тебя ни посадили. Буду приезжать на свидания, привозить передачи.
— Спасибо, но это не обязательно. Ты собиралась разводиться со мной, — напомнил Бахтин.
— Я всегда успею это сделать, если надумаю. Но не раньше, чем ты вернешься домой. Когда тебе будет очень тяжело, ты просто вспомни, что
у тебя есть дом, в котором тебя ждут жена и дети. Борис, я не знаю, люблю ли тебя до сих пор, после всех твоих измен. Но после того, что ты мне
рассказал, я не могу тебя не уважать.
Бахтина отправили в колонию усиленного режима на восемь лет, освободили досрочно как твердо вставшего на путь исправления. К этому