снимать, я это всегда любила.
— Хорошо. Еще вопрос: сколько времени ты в разводе?
— Господи, да ты что? Что за вопросы такие странные?
— И все-таки.
— Ты сам прекрасно знаешь. Вадим ушел в августе девяносто шестого, а зимой девяносто седьмого мы оформили развод. Объясни, пожалуйста,
что означают твои вопросы. Ты мне совершенно голову заморочил. То мы обсуждаем расселение квартиры, то мой развод. Где поп, а где приход? Какая
связь?
— Прекрасно, — констатировал Ганелин, пропуская мимо ушей ее тираду, — стало быть, если сейчас у нас конец девяносто девятого года, то
можно считать, что ты уже три года как развелась. При этом с восемьдесят четвертого года ты знакома со мной, с восемьдесят седьмого, это я точно
помню, ты знаешь, что я тебя люблю, поскольку я сам тебе об этом заявил, с девяносто шестого ты свободна, с этого же времени ты ответила,
наконец, на мою любовь, и вот уже полтора года как мы с тобой живем вместе в этой квартире. И ты по-прежнему отказываешься регистрировать наш
брак. Ты можешь мне внятно ответить, почему?
— Не могу, — призналась Наташа. — Просто я не вижу, что изменится в нашей жизни, если мы распишемся. Мы ведь и так живем вместе, нас все
воспринимают как мужа и жену, даже мои дети. К чему формальности?
— А я бы сформулировал по-другому. Ты боишься, что в жизни что-то изменится. Ты цепляешься за свою привычную жизнь обеими руками. На
каком-то этапе это, наверное, правильно. Но всегда рано или поздно наступает момент, когда это начинает мешать. Ты побоялась браться за
экранизацию детективов. Ты взялась за привычное «про жизнь, про любовь» и уперлась лбом в стену, потому что не можешь взлететь выше, чем можешь.
Тебя держит твоя старая жизнь. Ты боишься второй раз выходить замуж. Ты боишься отпускать своих близких от своей юбки. Признайся себе, ты ведь
не думаешь, что они без тебя пропадут. Да ничего с ними не случится, они все здоровые, нормальные, самостоятельные люди. Это ты без них
пропадешь, потому что таков твой образ жизни: собрать вокруг себя всех любимых и дорогих и опекать их, как наседка цыплят. Наташенька, милая
моя, надо уметь делать шаг вперед.
Наташенька, милая
моя, надо уметь делать шаг вперед. Ты погрязла в прошлом по самые уши, у тебя ведь даже идеология осталась из семидесятых годов. Ты думаешь, я
не понимаю, почему ты не хочешь выходить за меня замуж?
— Ой, Андрюшенька, да я и сама этого не понимаю. Просто не вижу…
— Это я уже слышал. И могу предложить тебе свою версию. Ты в первый раз выходила замуж за молодого лейтенанта, которому определили место
службы за Полярным кругом. Зарплата у него в тот момент была не очень большая, жить вы должны были вдали друг от друга. Вот это было то, что
надо, это было не стыдно. Военный. Разлука. Трудности. Вполне в духе идеологии того времени. А я? Богатый москвич, с которым не нужно жить в
разлуке. И тебе совестно. Ну как это ты со своим комсомольско-партийным прошлым, со своей верой в светлое будущее — и вдруг выйдешь замуж за
предпринимателя? Немыслимо. Вот ты и не мыслишь.
— Но я же все-таки нашла в себе силы уйти от военного, — слабо улыбнулась Наташа.
— Э, ласточка моя, не хитри, — засмеялся Андрей, — ты ушла не от военного, а от продавца в частной торговой фирме, то есть от такого же
служащего негосударственной структуры, как я, только мелкого. Ну так как, милая, у тебя в голове не прояснилось?
— Пока не очень. То есть нутром я что-то такое начала понимать, но не отчетливо.
— Ладно, перейдем к конкретике, — со вздохом произнес он. — Я считаю, что если ты хочешь снимать кино на «пятерку», а не на «четверку»,
ты должна найти в себе силы сделать шаг в другую жизнь. Если же ты будешь продолжать цепляться за старое и привычное, ты не продвинешься вперед.
Ты навсегда останешься режиссером, снявшим «Соседей», но не более того. Наташенька, тебе в феврале исполнится только сорок пять, ты еще очень
молода и можешь еще очень много сделать. Но у тебя никогда не выйдет ничего путного, если ты не расстанешься со старой жизнью. Она всю тебя
опутала веревками и не дает двигаться вперед.
Наташа вытянула ноги на диване и уютно устроила голову на коленях Андрея. Неужели он прав? Неужели ее привязанность к семье, к близким
мешает ей жить? Да нет же, так не бывает, семья — это одна из вечных ценностей, а вечные ценности не могут мешать никому и ничему, это абсурд!
Разве может помешать любовь? Или честность? Или верность? Нет, нет, Андрюша чего-то недопонимает, он видит все в искаженном свете…
— Нет, не верю, — твердо сказала. — Ты не можешь быть прав. Никогда такого не было, чтобы любовь к близким мешала профессиональному
росту.
— Ты передергиваешь, — мягко ответил Ганелин. — Я говорил вовсе не об этом.
— А о чем же?
— О необходимости преодолеть страх перемен. Это прекрасно, что ты любишь своих близких. Но ты посмотри, во что это превратилось! Ты
держишь их возле себя, вынуждая жить в непереносимой обстановке взаимной ненависти. Ты душишь их своей любовью. Им плохо рядом друг с другом, но
зато тебе-то как хорошо! Они рядом, на два этажа поднялась — и вот они во всей своей красе. Ты терпеть не можешь свою сестрицу…
— Неправда, — перебила его Наташа, приподнимая голову, — я люблю Люсю. Конечно, она стерва та еще, но все равно она остается моей родной