Тихо-мирно, без всяких скандалов и объяснений.»
Она решительно разжала пальцы, сжимавшие ключи, и закрыла сумку. Нет, так нельзя. С Игорем она, конечно, имеет полное право поступать
как угодно, но ни Лизавета, ни Виктор Федорович не заслужили подобного хамства. Они всегда так по-доброму к ней относились, пытались, как могли,
смягчить впечатление от поведения их драгоценного сынка, защищали, когда он уж совсем откровенно наглел, брали ее сторону. Даже если свекровь и
ее муж намерены облить Иру презрением и отвращением, она не будет в претензии. Она это заслужила. Пусть не вчера, пусть много лет назад, но ведь
она вела себя не самым лучшим образом, и должна за это расплатиться. Она уже расплачивалась мучительным отвыканием от пьянства. Она расплатилась
бесплодием. Но кто сказал, что она заплатила сполна? Кто сказал, что на этом все расчеты закончились? Теперь ей придется пройти через тяжелый
разговор, разрыв с семьей и развод. Ну что ж, надо так надо, она готова. Это как операция, больно, страшно, но необходимо, как любит повторять
Андрей Константинович.
Ира вошла в квартиру, стараясь не шуметь. Все еще спят, в комнатах стоит сонная убаюкивающая тишина. Пройдя на цыпочках в кухню, Ира
притворила за собой дверь и поставила чайник. Она посидит здесь, пока они не встанут, выпьет кофе и еще раз все обдумает. Что им сказать. Как
сказать. Просить ли прощения или просто признать свою вину и этим ограничиться? Погруженная в свои мысли, она не замечала хода времени и
вздрогнула от неожиданности, когда открылась ведущая в коридор дверь и на пороге кухни возникла Лизавета в красивом халате, с розовым моложавым
лицом и строгими глазами.
— Ты давно здесь? — спросила она тоном, предвещавшим мало хорошего.
— Час назад приехала. Вы уже знаете?
— Нам еще вчера вечером позвонили. Потом в ночных новостях передавали. Я не знаю, Ира, как мы с тобой будем жить дальше. Ты столько лет
лгала нам всем, что мы теперь не сможем верить ни одному твоему слову. Можно понять и простить ошибку, тем более совершенную в ранней юности, в
этом возрасте подростки вообще делают много неправильного, но ложь взрослого человека, причем ложь длительная и систематическая, непростительна.
Как ты могла скрывать от нас? Рассказывать про эту историю с разбившейся машиной, делать из себя жертву чужого пьянства, вместо того, чтобы
признаться в своем. Как ты посмела врать, что старательно училась в школе и стремилась самостоятельно встать на ноги, несмотря на то, что рано
осиротела, жила в нищете и некому было тебя опекать, кроме пожилой соседки? Ты в наших глаза была героическим ребенком, достойно вынесшим все
тяготы одинокого детства. А на самом деле ты была распущенной пьянчужкой. Почему ты не сказала нам правду? Почему не рассказала об истории с
Бахтиным?
— Мне было стыдно. Елизавета Петровна, а вы сами стали бы рассказывать о себе такую правду?
— Со мной этого не могло было случиться, — холодно ответила свекровь. — Я никогда в жизни не позволяла себе поступков, о которых мне
было бы стыдно потом рассказывать. Ты вела себя дурно, так имей же смелость признаться в этом, а не корми нас на протяжении стольких лет
сказками. Пойми, Ира, не то страшно, что ты в четырнадцать лет пила водку и шла на близость с мужчинами, я уже говорила тебе, что в юности
многие люди делают ужасные глупости.
Страшно, что ты восемь лет врала. Ты врала нам, людям, принявшим тебя в свою семью как дочь, любившим тебя,
оберегавшим. И за все это ты платила нам ложью. Вот чего я не могу тебе простить. И не представляю, как мы будем жить дальше.
— Мы не будем жить дальше, — спокойно ответила Ира. — Я очень виновата перед вами и перед Виктором Федоровичем, я полностью признаю вашу
правоту, поэтому я ухожу. Сегодня же. Не хочу будить Игоря, но как только он встанет, я соберу вещи и уйду.
Такого поворота Лизавета явно не ожидала. Свою гневную речь она, совершенно очевидно, заготовила заранее, небось, вчера еще фразы
составляла. Уж больно гладко она говорила, тем более спросонья. И полагала, что Ира начнет оправдываться, грубить, или, наоборот, просить
прощения и клясться, что больше ни одного слова лжи они от невестки не услышат. Лизавета готовилась к долгому разговору, в ходе которого ей
предоставится возможность реализовать свой недюжинный потенциал нравоучителя, воспитателя и морализатора. Святая Лизавета, всю жизнь прожившая с
одним-единственным мужчиной, которого любила не столько потому, что он для нее самый лучший, а потому что так воспитана. Женщина не имеет права
не любить своего мужа просто потому, что он — муж, и этим все сказано. А может, она и в самом деле до сих пор любит Виктора Федоровича с той же
нежностью и страстью, как в молодости. Святая Лизавета, образец правильности и праведности. Что ж, она имеет право морализировать, во всяком
случае Ира за ней это право признает. Но выслушивать высокопарные, хотя по сути и правильные, слова она не обязана. И не будет.
— Я уверена, что так будет лучше для нас всех, — продолжала Ира, смело глядя на застывшую в дверях свекровь. — Я очень благодарна вам,
Елизавета Петровна, и Виктору Федоровичу за все то хорошее, что вы для меня делали. И я не держу зла на Игоря за все то, что он себе позволял. Я