собственную независимость. Теперь он может ни на кого не оглядываться. И ему с высокой колокольни плевать на тех, кто может на него обидеться
или рассердиться. На что обижаться-то? На правду? Так на этот случай есть замечательное правило: не подставляйся. Не хочешь, чтобы тебя называли
вором, — не воруй, и все будет отлично. А уж если воруешь — будь готов к тому, что об этом узнают и начнут показывать на тебя пальцем.
Единственные рамки, в которых он должен держаться, это редакционная политика, вернее, политическая ориентация издания, в котором он работает. Но
это естественная и неизбежная плата за возможность быть журналистом. И потом, он ведь тоже человек, а не машина, у него есть собственные
политические пристрастия, которые в данном случае полностью совпадают с позицией газеты, иначе он не перешел бы туда работать. Если его взгляды
изменятся, он в тот же день перейдет в другое издание, его всюду примут с распростертыми объятиями, да и на областное телевидение давно уже
зовут, и с двух радиостанций постоянно звонят, на работу приглашают.
— Все-таки удивительно, что Воронова еще что-то снимает, — продолжил он интересующую его тему. — Сейчас ведь ни у кого денег нет. Или
она опять нашла себе спонсора?
— Никаких спонсоров, все на деньги телеканала. Они собирались запускать три проекта, но из-за дефолта два пришлось приостановить, вот
один только и остался.
И то пришлось удешевлять по всем направлениям.
— А что же спонсор? — настойчиво повторил Руслан. — Ведь у Натальи Александровны был когда-то человек, который давал ей деньги на
съемки. Фамилию его никак не вспомню…
— Ганелин, — подсказала Ирина. — Андрей Константинович.
— Вот-вот, Ганелин. Он что, разорился? Или не хочет больше ей помогать?
— Да нет, ну что ты, — с улыбкой возразила Ирина. — Кризис по нему, конечно, тоже катком проехался, но ничего, фирма пока держится.
Наташа вышла за него замуж.
— Вот как? Значит, дождался он своего светлого часа, — насмешливо констатировал Руслан. — Мне еще в девяносто первом году говорили, что
он безответно влюблен в Наталью Александровну. Мне тогда это показалось невероятным. В наше время — и безответная бескорыстная любовь! Смешно!
— Ничего смешного, — сердито ответила она. — Если не понимаешь в любви — сиди и молчи. А тебе Анна Моисеевна разболтала, да? Я знаю, мне
Наташка говорила. И вообще, нечего лезть в Наташкину личную жизнь, ты за информацией приехал — ты ее получил. А от Наташки свои загребущие
ручонки убери, ничего тебе тут не перепадет для скандальной хроники в твоей желтенькой газетенке.
Глаза Ирины засверкали гневом, она снова сбилась с интеллигентного тона на полухамский, и Руслан явственно вспомнил ту взбалмошную,
непредсказуемую, грубоватую и невежливую девчонку, которая закатила истерику у него дома.
Он расплатился, проводил Ирину до подъезда и поехал в гостиницу. До самого вечера ему приходила на ум фамилия Ганелина, и каждый раз
возникало такое ощущение, что мысль останавливается перед закрытой, но незапертой дверью. Толкни слегка — и она распахнется. Руслан злился
оттого, что слабая мысль не находила в себе сил сделать этот единственный толчок и куда-то убегала, потом появлялась снова, доходила до этой
заколдованной двери, и опять трусливо исчезала.
Дверь открылась ночью. Руслан проснулся и понял, что было там, за дверью. Он видел Виктора Федоровича Мащенко в приемной у Ганелина еще
тогда, в декабре девяносто первого года, когда приезжал в Москву собирать материал для большой статьи о Вороновой. Он тогда, помнится, ошибся и
принял высокого красивого представительного мужчину в годах за владельца фирмы «Центромедпрепарат» и подумал, что если у Вороновой есть
любовник, то он должен быть именно таким. И кто сказал, что Москва — большой город? Деревня, где все друг друга знают и постоянно друг с другом
сталкиваются. Впрочем, ничего странного в этом совпадении нет, Мащенко был знаком с Ганелиным, поэтому рано или поздно и встретились сын Виктора
Федоровича и воспитанница Натальи Вороновой. Все закономерно.
Удовлетворенный тем, что память его не подвела, Руслан повернулся на другой бок и крепко уснул.
Наталья
Бэлла Львовна никогда не была легкой на подъем, а ее ежегодные поездки во Львов к родственникам являлись скорее выработанным за много
лет ритуалом, нежели проявлениями любви к путешествиям. С трудом приняв летом 1998 года решение съездить к сыну в США, пожилая женщина под тем
или иным предлогом поездку откладывала, то ссылаясь на разболевшиеся осенью ноги, то на поднявшееся сырой теплой зимой давление.
И только в мае
1999 года Наташа и Андрей отвезли, наконец, Бэллу Львовну в аэропорт. Предполагалось, что она проведет у сына все лето и вернется в конце
августа.
— Если это лето будет таким же кошмарно жарким, как в прошлом году, я его не переживу, — говорила она, собирая чемодан. — В Америке,
конечно, тоже не Северный полюс, но у Марика в доме полно кондиционеров, я пересижу там самый тяжелый период. Синоптики обещают, что лето в этом
году в Москве будет еще хуже. Золотая моя, как ты думаешь, брать с собой палку?
— Зачем, Бэллочка Львовна? — смеялась Наташа. — У вас же сейчас ноги не болят.
— А если там разболятся? Как я буду ходить?
— Так там и купите. Или вы думаете, что в НьюЙорке палки не продаются?
— Может быть, они там дорогие… Куда я засунула свою аптечку? Боже мой, я же собрала все лекарства, которые мне могут понадобиться! И