Мысль промелькнула в голове мгновенно и тут же исчезла, оставив после себя легкий шлейф стыда. Нельзя так думать, нехорошо это, неправильно.
Лизавета ни в чем не виновата, она не знает о чувствах своей невестки и не обязана с ними считаться, даже если бы и знала о них.
Тем не менее к появившейся накануне вечером ярости и измотавшей ее за длинную ночь ревности утром прибавилось еще и раздражение,
вызванное нравоучениями свекрови. Ира со злостью захлопнула сценарий, оделась и поехала к Мосфильму, откуда отправлялся к месту съемки автобус с
членами съемочной группы. Большинство, конечно, приезжало на съемки на собственных автомобилях, а Ира поедет вместе с ассистентами, помощниками
и массовкой. Ничего, вот подкопит еще деньжат и тоже будет ездить на своей тачке, ни у кого не одалживаясь.
Пока автобус тащился по Ярославскому шоссе к Учинскому водохранилищу, Ира буквально изнемогла в борьбе с собственным организмом, который
вдруг решил вспомнить, что всю минувшую неделю ему не давали как следует выспаться и отдохнуть.
Большинство, конечно, приезжало на съемки на собственных автомобилях, а Ира поедет вместе с ассистентами, помощниками
и массовкой. Ничего, вот подкопит еще деньжат и тоже будет ездить на своей тачке, ни у кого не одалживаясь.
Пока автобус тащился по Ярославскому шоссе к Учинскому водохранилищу, Ира буквально изнемогла в борьбе с собственным организмом, который
вдруг решил вспомнить, что всю минувшую неделю ему не давали как следует выспаться и отдохнуть. Руки, держащие открытую тетрадь со сценарием,
безвольно падали на колени, глаза закрывались, а мозг упорно отказывался воспринимать напечатанный на бумаге текст, не говоря уж о том, чтобы
запомнить его. А тут еще гример, сидящий через проход от нее, то и дело всматривался в Ирино лицо и огорченно качал головой, приговаривая:
— Господи, Ира, как мне тебя сегодня делать? Что ты сотворила со своим лицом? Оно же у тебя в два раза больше, чем обычно, в кадр не
влезет. А глаза куда ты девала? Как без глаз работать?
Ира злилась на всех, на Лизавету, на гримера, на водителя автобуса, но в первую очередь — на себя саму. Ведь знала же, что закончились у
нее таблетки от аллергии, еще два дня назад смотрела на опустевший флакон фенкарола и наказывала себе не забыть зайти в аптеку. И забыла. Ну как
можно до такой степени потерять рассудок? В воскресенье в девять утра аптечные киоски в метро еще закрыты, а заехать в дежурную аптеку она уже
не успевала без риска опоздать на автобус.
База отдыха вызвала у нее приступ ужаса. Почему-то Ира считала, что это должно быть нечто вроде санатория с многоэтажным корпусом и
ухоженной территорией, на которой есть и дорожки для прогулок, и скамеечки. Здание будет, разумеется, со всеми удобствами, включая душ и туалет.
На самом же деле база отдыха представляла собой два десятка деревянных неказистых домиков без канализации. Для умывания существовали обычные
рукомойники, в которые нужно было наливать воду из ведра, а туалет являл собой традиционную дощатую будку»скворечник», одаряющую каждого
вошедшего неземным ароматом. Все вокруг было каким-то нищим, запущенным, неухоженным.
До начала съемок поговорить с Наташей не удалось, она постоянно была занята разговорами то с директором, то с оператором, то с
руководителем массовки. Потом вдруг села в машину и куда-то уехала, появившись уже перед самой съемкой, когда Ира сидела в кресле у гримера.
Начали репетировать, Ира с ужасом понимала, что не может связно произнести текст и вообще делает все не так. Наташа сначала терпеливо поправляла
ее, потом начала сердиться. Ира очень старалась, но у нее ничего не выходило. Партнеры по сцене потихоньку выходили из себя и тоже начали
сбиваться и делать не то.
— Перерыв двадцать минут! — громко объявила Наташа. — Ира, давай отойдем, поговорим.
Они вдвоем отошли в сторону, поближе к воде, и уселись на расстеленный кусок брезента.
— Что с тобой, Иринка? — заботливо и в то же время строго спросила Наташа. — Что происходит? Ты совершенно не можешь работать.
— Прости, — пробормотала Ира виновато. — Я сегодня действительно в плохой форме.
— Возьми себя в руки, маленькая моя, я же не могу отменить съемку. У тебя что-нибудь болит?
— Душа у меня болит.
— Что случилось?
— Натулечка, я давно хотела с тобой поговорить, но все случая не было… Мне обязательно надо с тобой поговорить, мне так плохо, ты не
представляешь, — быстро заговорила Ира, боясь, что им помешают, и торопясь сказать самое главное.
— Что случилось?
— Натулечка, я давно хотела с тобой поговорить, но все случая не было… Мне обязательно надо с тобой поговорить, мне так плохо, ты не
представляешь, — быстро заговорила Ира, боясь, что им помешают, и торопясь сказать самое главное. — Это ужасно, то, что случилось, но оно уже
случилось, и не дает мне жить, дышать не дает, и я ничего не могу с этим поделать…
— Да что случилось-то? Говори толком, время идет, — нетерпеливо перебила ее Наташа.
— Я… я влюбилась.
— Прекрасно, — усмехнулась Наташа. — И в кого же?
— В него.
— В кого — в него? Имя у него есть?
— Виктор Федорович.
Глаза Наташи сузились, сверкнули недобрым блеском.
— Как ты сказала? Виктор Федорович?
— Да, Натулечка. Виктор Федорович Мащенко. Я знаю, это ужасно, ты никогда мне этого не простишь…
— Господи, Ира, ну что ты несешь? При чем тут я? Ты вбила себе в голову какую-то бредятину и развела на пустом месте трагедию. Как ты