— Откуда ты знаешь?
— Дык я разговор ваш слышал, я тут, в кусточках, ждал, когда вы посвободней будете. Не любим мы фронтерцев. Как я про вас прознал, так и решил, что вы тем поганцам покажете, как жабы целуются.
— Ты давно за нами идешь?
— Ага, — кивнул лохматой головой чужак, — как вы речку перешли, так мы вас и приметили. Так будете предателей бить? А то б мы подмогли.
— Подмогли? — быстро переспросил Луи.
— Да пугнули бы их… Они на ночь на Кривом лугу устроятся, больше негде. Там с одной стороны лес, с двух — болото да речонка. Вот из болота мы их и шуганем.
— Как?
— Тебе все скажи, господин хороший. Как надо, так и шуганем, главное, вы не оплошайте.
Луи с сомнением посмотрел в темно-зеленые глаза. Очень хотелось поверить, и все-таки…
— А тебе зачем нам помогать? Только из-за фронтерцев? Денег у нас нет.
— Да кому они нужны, деньги эти? Вот уж гадость бесполезная, а в нас ты не сомневайся. Мы спокон веку Арроям верные, а те кабаны правильную кровь предали. Так как?
— Хорошо, — решился Трюэль, — если только они станут на лугу…
— Станут, дорогу размыло, им с их возами не проползти. Только вот что, — на губах богатыря мелькнула и пропала плутовская улыбка, — вы, главное, сами не спужайтесь.
2895 год от В.И.
Ночь с 15-го на 16-й день месяца Зеркала
НИЖНЯЯ АРЦИЯ
Максим Долгозуб, невесть почему прозванный в юности Жисем, хмуро оглядел обширный луг, покрытый туманом. Делать нечего — придется ночевать здесь. Проклятую дорогу размыло, с эдаким грузом не проехать. Предводитель фронтерских наемников со злостью оглянулся на растянувшийся чуть ли не на целую весу обоз. Попадись ему тот ублюдок, что крикнул про налог из Гартажа, — все кости бы переломал.
Арция осточертела Жисю не меньше, чем его людям, но нынешний фронтерский господарь хуже всех арцийцев, вместе взятых. К несчастью, сукин сын крепко держал в руках господарскую булаву [Символом власти фронтерских господарей, пожизненно избираемых на военной сходке, была булава.], соваться в родные края было опасно. Дан Долгозуб предпочел бы окончить свои дни арцийским бароном, но не тут-то было! Проклятый горбун вознамерился выставить фронтерцев, едва выйдет срок подписанной его братом нотации. Арцийского короля Жись и его люди не любили — деньги он платил исправно, но разойтись широкой фронтерской душе не давал. Надо же, додумался равнять расшалившихся ребят с разбойниками! Уж и погулять нельзя… И тут подвернулся Тартю, обещавший сделать войсковых старшин нобилями, а самого Жися — бароном.
Александр Тагэре не приходился фронтерцам ни кумом, ни сватом, стало быть, продать его — никакая не измена, лишь бы за голову короля дали хорошую цену. И ведь дали! А тут подвернулся этот клятый обоз, из-за которого пришлось все бросить и тащиться домой, а дома, забодай его комар, Тодор.
.. Жись смачно сплюнул и приказал распрягать.
Ночь подступала быстро и неотвратимо. Костры разгорались с трудом, сырость пробирала до костей — близость болота давала о себе знать. Жись начал обход табора, щедро раздавая проклятия, пинки и оплеухи. Это было в порядке вещей — старшой должен драться; если не дерется — стало быть, ослаб, и его можно прогнать, а то и прикончить. Долгозуб гнул подковы, завязывал узлом кочерги и мог на ходу остановить быка; его уважали, боялись — и все равно, Проклятый побери этих жадюг, бросились на обоз, как кошка на рыбу… Фронтерец угрюмо глянул на сгрудившиеся у берега речки возы с гартажским добром: тащить во Фронтеру жито и сладкие бураки было чушью собачьей, но запасливость его земляков могла сравниться лишь с их прожорливостью.
Жись медленно шел меж костров, заглядывая в кипящие котлы. Те, кто разжился на ужин чем-то вкусным, глотали добычу, давясь и обжигаясь. Сидевшие на одной крупе вовсю глядели по сторонам в надежде урвать кусок — от дальнего костра уже доносился чей-то рев: «… А ну геть звидсы! Повбиваю! То мое!»
Кто-то пел, кто-то смеялся, кто-то рассказывал страшные истории про ведьм и прочую нечистую силу, которой самое время и место появиться. Ведь всем известно, что сильней всего нечисть допекает добрых людей весной да поздней осенью, а излюбленные ею места — погосты да болота. Жись подсел к огню, отобрал ложку у угрюмого усача с перебитым носом и черпнул кулеша. Сидевшие в кружок у костра стерпели — и это был добрый знак. Во Фронтере не любили делиться ничем, а уж едой из своего котла — и подавно; раз смолчали, значит — боятся, значит — он снова держит свою вольницу в руках. Очень хорошо, он еще покажет Тодору, кто хозяин! Долгозуб утер усы тыльной стороной ладони и прислушался.
— …и ще кажуть, що жил себе такий дядька, звалы його Дарас. Богатый був да хитрый, як не знаю хто…
Жись узнал рассказчика — Сивый Панас, один из самых старых в отряде, помнит еще господаря Зенона. Жисю отчего-то казалось, что дед давно помер, ан нет, сидит да плетет свои байки, на которые всегда был большой мастак.
— Був у того Дараса сын Левко, — неспешно продолжал старик. — Добрый хлопец, видный, з лица гарный, руки з того места росли, да ще и розумом святый Хома не обидел, — словом, все в плепорции. И все б добре, да одна беда. Полюбил той Левко сироту, да ще и бедную. Та, ясно дило, за такого жениха руками-ногами зацепилась, а Дарасу з Дарасихою на ту Гандзю смотреть було що собакам на кошку. Боны сыну богату жинку хотели, дочку самого войта. И так вони, и эдак, — а Левко уперся. Або Гандзя, або з моста вниз головой. А жил в том селе знахарь один, Щуром прозывался. Пузатый такой, не в обиду дану сотнику будь сказано…