Пир и впрямь был роскошным, по крайней мере для Тартю. Молодая сияла красотой, король значительно и серьезно целовал жену, касался тонкими губами бокала и ставил его на стол под крики гостей. Раймонда и Эстела были окружены поклонниками, мать восседала рядом с Его Высокопреосвященством, почтившим пир своим присутствием.
Правда, до буйного веселья было далеко. Гости чинно обменивались замечаниями о красоте Элеоноры-младшей и государственном уме Пьера, а также о том, что наконец-то золотые и серебряные нарциссы воссоединились во славу Арции. После кардинала говорил маршал, затем пришла очередь послов, преподносивших венценосной чете подарки.
На специально поставленном столе росла гора драгоценных предметов. После иноземцев за дело взялись арцийские нобили, и их подношения иначе чем взятками назвать было нельзя. Крылья носа жениха трепетали, груда подарков его возбуждала сильнее, чем красота сидевшей рядом с ним девственницы, которая скоро станет его. Наконец подношения иссякли, и внесли свадебный пирог. Огромный, политый чоколатой и обсыпанный орехами, украшенный живыми цветами и бумажными фигурками. Сейчас Его Величество его разрежет, и оттуда вылетят голубь и голубка, после чего все выпьют стоя и до дна, и мать и свекровь уведут невесту, чтобы подготовить к брачной ночи. Вслед за ними зал покинут дамы и духовенство, и оставшиеся мужчины начнут веселиться в свое удовольствие.
Пьер Тартю встал, гофмейстер подал ему нож с белой костяной ручкой, инкрустированной перламутром. Нож и блюдо для свадебного пирога делают лучшие ювелиры, потом эти вещи хранятся в доме «на счастье». Пьер вонзил нож, умело вскрывая творение главного повара. Верх был отделен и поднят под приветственные крики.
— Какая прелесть, — захлопала в ладоши какая-то дура. Белые птицы взмыли вверх, покружили под потолком и пристроились на карнизе. Жаль, не над Пьером. Голуби умеют гадить, как никто…
Пьер поцеловал Элеонору, она отпила из его бокала, а он осушил бокал невесты и разбил об пол. Базиль не сомневался, что сердце нового родича разрывалось на части. Разбить хаонгский хрусталь — это страшно, куда проще убить двоих мальчишек. Алек умер во сне, а Филипп в бою. Так думает Сашни. А он, их единоутробный брат, утром отдал Нору убийце, а ночью сожжет завещание, и все будет кончено. Навсегда.
И зачем этот дурак Сашни приперся к нему?! Отдал бы все своему Пикоку, как сначала собирался, так ведь нет! И Филипп хорош, нашел кому доверять — пьянице-стражнику. Но пьяница-то доверие оправдал и даже денег не взял… Знал бы он, что все зря. Филипп просил передать, что любит брата. Всю жизнь ненавидел, а перед смертью полюбил. Проклятый! Их и впрямь больше нет. Обоих. Почему он все время забывает про Алека?!
Анжелика в своих мерзких серьгах, которые вновь стали красными, подошла к Норе, та мило улыбнулась и поднялась. К ним присоединилась и матушка. Опять что-то говорил Стэнье, а потом какой-то вельможа, которого Базиль не знал. Ушла невеста с сопровождающими. Ушел кардинал со своей оравой. Ушли дамы, а мужчины перемешались. Около Базиля оказался раскрасневшийся Морис в роскошном платье цвета павлиньего пера. Стэнье-Рогге что-то громко рассказывал и смеялся, король величественно восседал на своем месте, время от времени приподнимая кубок, за его спиной стояли новые гвардейцы. В храме Пьера еще можно было убить, здесь не получится.
Морис о чем-то рассуждал, кажется, о том, что Раймонда будет еще красивее, чем Нора. Странно, о чем бы он ни заводил речь, получается, что говорит об Антуанетте… Эллский посол опрокинул на себя соусник, барон Эж пытался что-то объяснить новоиспеченному графу Пуйару. Подали мясо. Эта власть надолго, Базиль Гризье. Пьер знает, чего хочет, его не обмануть, мать ошиблась… Еще бы она не ошибалась! Как бы ей ни хотелось вернуться во дворец, она бы не стала жертвовать сыновьями. Нет, он ничего никому не скажет, Пьер уже убил всех, кого хотел, по крайней мере в их семье. Если он займется другими, какое дело до этого одному из «пуделей», это Тагэре для Арции… Филипп не хотел быть Вилльо, вот его и убили, как Тагэре.
— Твое здоровье, Базиль!
— Благодарю, Морис… Так, значит, сразу после турнира?
— Да, не хочу задерживаться и буду рад твоему обществу.
Так, значит, сразу после турнира?
— Да, не хочу задерживаться и буду рад твоему обществу. Конечно, если ты хочешь остаться…
— Я поеду с тобой. А теперь твое здоровье!
Он никому ничего не должен, ему плевать на всех. Пусть делают что хотят, а он ни при чем. Он не слышал ни одного хорошего слова про себя ни от кого. И от Филиппа не слышал. До сегодняшнего дня. Занятно, о чем думал Клятвопреступник, прежде чем нарушил клятву? Проклятый, как же все нализались, а Пьер уже ушел. Интересно, сможет он сделать что-то с Норой или нет? Сможет, если уж он с пирогом не оплошал, с женой и подавно не сегодня-завтра управится. Опять наливают… Как же громко они галдят, и чего от него нужно барону Эжу, они никогда не были дружны, а теперь он подливает и подливает…
ПРОКЛЯТЫЙ
Эрасти Церна поднимался по лестнице в башню, которую приказал себе выстроить Анхель. Мимо не заметивших его стражников. Мимо ослепших и оглохших слуг. Мимо синяков с Кристаллами. Мимо рыцарей с ожерельями из кохалонга поверх молочно-белых туник. Его не видели и не чувствовали, а он мог уничтожить их всех или же кого-то одного, мог сжечь дворец Анхеля так же, как сжег циалианский храм, мог заставить всех обезуметь и перебить друг друга. Он многое мог.