Сидевший тут же толстый сотник неопределенно хмыкнул, заслышав смешки. Панас продолжал:
— Казалы, що по ночам до Щура того в окно нечистый скачет, — собой як кошка, тильки з голым хвостом и здоровый. И от взяла Дарасиха царки, да сала доброго шмат (а сало у Дараса по всей округе славилось), да грошив трошки и пошла до Щура, щоб вин, стало быть, Левка з Гандзей разлучил.
Знахарь-то царку высмоктал, салом закусил — и так йому то сало полюбылося, що вин и грошив не взял, а каже Дарасихе, що все зробить, но щоб воны, як свыней вырастят та забьют, — все сало, та мясо, та ковбасы несли Щуру.
Слушатели зашумели.
— Все сало? Все ковбасы? А чи ни дуже богато буде?
— Дарасиха, вона що. — Рассказчик сплюнул и внимательно оглядел слушателей. Кто-то понял намек и, вздохнув, протянул старику фляжку, тот сделал здоровенный глоток, вернул царку хозяину и повторил: — Баба, вона що, — ничего не соображает, якщо дило о дитях заходит.
На все и согласилась. Пришла домой и каже чоловику: так, мол, и так, ходила до Щура, вин посулил помочь, але наши свыни теперь — його. Дарасу свыней шкода стало, але ж вин смолчав. Нехай, думае, сначала Щур Левка от Гандзи отвадит. Не прошло и двух мисяцив, як Левко Гандзю побив, як ту козу, та и засватався до Одарки, що ему батьки приглядели. И все б добре, тильки все смурной ходил та пить почав.
— А Гандзя що? — подался вперед худой парень с прыщом на скуле, живо заинтересованный рассказом.
— Та що там Гандзя? З свынями як? — перебил сосунка бывалый воин. — Невжеж пришлось виддаты?
— Зачекайте. — Рассказчик снова строго глянул вокруг, дожидаясь угощения, которое и получил, хоть и не сразу. — 3 Гандзей так обернулось, що живот у нее в гору полез. Ну бабы, известное дело, пристали, хто та хто. Она всем казала, що от Левка, а вин божився, що не трогал ее, до свадьбы чекав. Ну, хто правду каже, хто бреше, а час идет. Пришла осень, пора кабанов колоть. От пишла Дарасиха по селу, а ей зустричь Щур — и каже, що пора ему сало та ковбасы нести. Баба кивнула — та к чоловику, а той и видповидае: «А чому ж мы НАШЕ сало тому Щуру виддамо, звидкы мы знаемо, що то вин нам спомог, а не сама Гандзя загуляла?»
— И не виддав? — с восхищением переспросил дядька с перебитым носом, у которого Жись отобрал ложку.
— Ни, — с явным одобрением подтвердил Сивый, — ну а в ночи до двери щось зашкрябало. От шкрябало воно, шкрябало, спать не давало. Пишов Дарас до двери подивитыся, а там — кот. Черный, здоровый, глаза — як плошки. Схватив Дарас лопату, щоб его прогнать, — а вин и каже: «Я за долгом пришел. Де сало, де ковбаса?»
— Виддав?
— Де там. Як зашумит: то мое сало, никому не дам! «Добре», — сказав кот та и сгинул. На другу ночь то ж самое. Шкрябалось та мявкало. Мявкало да шкрябалось. Дарас чи спал, чи придурився, а Дарасиха не выдержала. Пишла до двери — а там черна кошка сидит. Здорова, як собака, але без хвоста. «Я, — каже, — за долгом пришла; де мое сало?»
Ну, Дарасиха хоть и спужалась зверюгу, но чоловика бильш боялася. «То наше сало, — каже, — никому не виддамо!» Кошка ничего не ответила, а десь подилася.
На третью ночь все спочатку. Дарас з Дарасихою лежат. Може, спят, може — ни, а у двери снова мявчат. Левко и так злой був, схватил топор и побиг ту кляту кошку вбиваты. Бачь — а кот там ростом з його самого, стоит, як людына, на задних ногах, та ще регоче. «Де, — каже, — мое сало? Де мое мясо? Де моя ковбаса? Твои батьки обещали!» Левко пьяный був, розмовляты не стал, а як вдарит, як закричит: «То наше сало, то наши свыни! Воны нам ридни!»
— И що? — снова не выдержал прыщавый.
— Та ничого. Топор як сквозь хмару прошел, а кот очами блеснул та каже: «Добре. Так тому и быть. И сало ваше, и свыни вам ридни». И сгинул. Тихо стало, как в могиле. Дарас з Дарасихой та Левко з Одаркой лежат, але не спят.
— Ясно дило, — кивнул толстый сотник.
— Ну лежали воны, лежали, а потом Дарас встал — та каже, що пойдет свыни посмотреть, мало ли що. И щоб Левко з ним шел.
— От дурной, — вздохнул сотник, — краще б утра дождался!
— А як бы хто украв? — не согласился перебитый нос. — Нельзя так свыни оставлять.
— А ну, цыц! — прикрикнул Жись: вожаку хотелось дослушать не меньше, чем его воинам. — Рассказуй, Панасе.
— А я що роблю? Тильки вот горло дерет.
— Рассказуй, Панасе.
— А я що роблю? Тильки вот горло дерет.
— На. — Жись милостиво протянул ему свою фляжку.
— Дякуемо, дана. Так от Дарас з сыном пишлы до свыней, да и жинки з нымы увязалися. Пришли воны до хлева, а там вси три кошки — мала, да середня, да велыка, — да сам Щур. Вин и каже з ус-мишкою: «Бачу, бачу, що никто и николы вас з вашими свыньмы не розлучит. Ну, як вы казалы, так и буде. И сало ваше, и мясо, и щетина…» И тут щось як блымне, — и заместо четырех людын и двенадцати свыней стоять четыре тварюги. Здоровши за любого коня, товсты, як свыни, та й до того зелены, як чортяки. А Щур подивився на них, засмиявся та каже: «От до Темной Звезды вам со свынями в одной шкуре и бегать да тих, хто слова не держит, топтать. А ну, геть звидсы в болото!» Воны и побиглы.
— Ох, — вздохнул молоденький, — страсти какие. А з Гандзей-то що?