Жоффруа двинулся вперед, Рито остался на месте. Еще шаг, и еще. Между ними опрокинутый пуфик для ног. Перепрыгнет? Споткнется? Обойдет?
Наступил… Как на гриб. Как медленно он приближается, и эта улыбка… Проклятый! Неужели он и раньше так ухмылялся? Тогда Филипп был прав… Прав… Кэрна увернулся и отпрыгнул, когда белая, ничем не защищенная рука была на расстоянии ширины клинка.
— Что ты тут делаешь, Жоффруа Тагэре? Уходи! — старый Лючо говорил, что прогнать призрак можно, назвав его по имени, которое он когда-то носил. Если, конечно, Жоффруа стал призраком…
— Кому говорят, Жоффруа! — повторил Рафаэль, отступая к стене, у которой приткнулся комод, на крышке которого стоял великолепный тяжелый подсвечник. — Ты меня знаешь, я шутить не стану!
Брат Александра, похоже, расслышал, так как ухмылка на творожистой физиономии стала еще шире. Жоффруа остановился, как-то неловко вывернув ногу, а затем все так же неторопливо повернулся к своему врагу.
— Неймется? Ты и раньше не понимал, когда с тобой обращались по-человечески…
Подсвечник угодил в висок, такой удар свалил бы и быка, но Ларрэн лишь пошатнулся, как пошатнулся бы шкаф, в который со всей силы залепили железякой. Не показалось ни капли крови, да что там кровь! На отвратной башке ни осталось даже следа, а будь Ларрэн ожившим мертвецом, которым в Дарнии детей пугают, его череп лопнул бы, как гнилое яйцо, другое дело, что мертвяка такая неприятность не остановила бы. Покойный Штефан говорил, что на них действует Знак и молитва…
— Кати, — Рито еще раз увернулся, и между ним и Ларрэном оказался пресловутый комод, — ты должна помнить… молитвы… Попробуй!
— Какие? — пискнула племянница.
— Проклятый, да любые!
— Я… я уже бросила в него настенным Знаком… Не помогло!
— Я так и думал, что молиться без толку, — Кэрна продолжал безумный танец, всякий раз упреждая Ларрэна на волосок. Кати все же собралась с мыслями и громко и отчетливо бубнила все известные ей молитвы, до которых не было дела ни Жоффруа, ни святым, не говоря уж о Триедином. Клирики болтают, что детская молитва особенно угодна Калватору… Может, и угодна, только он занят. Он всегда занят, когда приходит беда.
Он всегда занят, когда приходит беда. Но что же это за напасть такая, которую ни Сталью, ни Посохом не проймешь?! Чем же тебя прикончить, Проклятый тебя побери?! Золотом? Серебром? Осколками от зеркала? Вряд ли, но где наша ни пропадала…
— Кати, кончай с молитвами. Разыщи что-то серебряное, лучше острое и тяжелое. И золотое…
Прыжок через стол, затем на подоконник… А ведь, пожалуй, Жоффруа его не догонит… Не догонит и не хочет догонять! Ему НУЖНО, чтобы он ушел, так же, как и пришел… Уже хорошо! И даже замечательно, отпускают, когда боятся. Или, по крайней мере, не уверены в своих силах. А Катрин — молодец, в такой свалке раскопала нож для фруктов, надо полагать, чистое серебро, и какие-то булавки…
Для байланте не штука перемахнуть с подоконника на опрокинутый стол, выхватить у племянницы «оружие», оказаться за спиной у неспешной, бледнокожей гадины и садануть ее сначала серебром, а потом и золотом! Другое дело, что без толку, а вот сам Рито едва увернулся от толстых пальцев с обломанными ногтями. Следующей неудачей оказалось зеркало. Мириец разбил его одним ударом, но, пытаясь подхватить осколок побольше и одновременно увернуться от не знавшего устали противника, задел об острый край. Порез был ерундовым, но враг байланте не должен видеть его крови! Рито остановился. Ларрэн тоже. Неужели он все-таки нашел и тварь боится осколков? Кэрна бросился вперед, удар был точен, но Жоффруа не отпрянул с располосованной щекой, как обычный человек, и не истаял на месте, как чудище из сказки.
Отбросив бесполезные осколки, Рафаэль вновь отступил к окну, а Жоффруа вновь остановился. Если б эта тварь полезла за ним, он бы столкнул ее вниз на плиты двора, но Ларрэн не собирался нападать. Более того, на сей раз он остановился подальше, ненамного, всего на шаг, но подальше. И улыбки на физиономии больше не было…
Стало тихо. Кати смотрела на них широко открытыми глазами, ее ноги топтали драгоценности и зеркальные осколки. Вновь послышался стон. Там, за пологом кровати, кто-то умирал, кто-то, кого защищала Катрин. В отблесках потухающего камина девочка, может быть, впервые в жизни, напомнила Дариоло. Та так же смотрела в ночь санданги, когда они прыгали через огонь… Ну, если и это не поможет!
— Катрин, Вьего! Да ра Огуэра! Таде бриза! [Огонь! Разжигай! Быстрее!] — Понимает ли эта тварь по-мирийски? Хотя чего тут понимать…
Катрин сорвалась с места. Первой в топку отправился толстенный том, надо полагать, Книга Книг, дальше Рито не смотрел. Спрыгнув с подоконника, он ринулся вперед. Жоффруа двинулся наперерез, явно намереваясь зайти слева. Годится! Это не береника [Прием байлы.], но похоже. Так… Шаг вперед, два в сторону, полшага назад… От смерти тяжелеют или нет? Внешне кабан кабаном… Пожалуй, нужно ближе… Еще ближе.
— Катрин, в простенок! Живо! — Ну, Рито Кэрна, вот она твоя красная ставка! [Мирийский обычай. Обвиняемый перед судом мог выкрикнуть «красная ставка». Ему приносили ларец, в котором было тридцать восемь белых фишек и одна красная. Белая означала смерть, красная — полное оправдание.] Проклятый порез, сколько крови, ну да Проклятый с ним! Броситься вперед, схватить Жоффруа за оба предплечья и, подминая под себя, опрокинуть в пылающий камин… Безумие? Но безумием была вся жизнь маркиза Гаэтано. Умные поступки ему редко удавались, умные поступки это для умных — для Сандера, Луи, Штефана Игельберга…