— Есть ли кто-то, не согласный с моим словом? — Анатолий торопился. Может, Илларион и безумен, но в его безумии есть величие.
Несогласных не нашлось. Бывший Предстоятель вышел в окружении десятка двух клириков. Так бы выглядел Шарль Тагэре в окружении десятка пьеров тартю…
Анатолий вернулся к Святому Походу. Кто-то кивал головой, кто-то высказывал опасения, кто-то спорил, а Анастазии казалось, что она пропустила самое важное. Что-то в словах Иллариона…
Конклав разошелся задолго до рассвета. Анатолий и Фотий почти настояли на своем. Церковь поддержит Ифрану против Оргонды, но Мирию решили не трогать. Анастазия не сомневалась, что пастырей остановило видение черных кораблей в Жасминном проливе. Что ж, пусть воюют, надо полагать, удачи эта война Церкви и Архипастырю не принесет. Ее Иносенсия же возвращается в Мунт и готовится встретить Три Звезды. Похоже, это и есть предсказанная троица, и раньше времени они не объявятся. Если Александр вопреки всему жив, то Повелитель — наверняка он, а Брата и Деву еще предстоит найти… Кстати, Дева, скорее всего, давно перестала быть таковой, ведь со дня смерти Агриппины прошло двадцать шесть лет! А если Повелитель — седой колдун, Дева — Марта Мальвани, а Брат — Александр? Весьма вероятно. Конечно, Повелителем может быть и Пьер, тогда Девой, хоть и бывшей, становится его жена, а Братом — Базиль Гризье, умудрившийся вернуться из Гвары с головой на плечах. Нет, эта тройка кажется слишком жалкой, хотя в наше время пренебрегать нельзя ничем.
Архипастырь возвысил голос, творя молитву, знаменующую конец совета. Ее Иносенсия присоединила свой голос к другим:
— Да будет благословен и гнев Твой, изливающийся на грешных, и благодать Твоя, дарованная праведным…
Анатолий с Фотием полагают себя победителями. Смешно… Но что же все-таки она недопоняла? Почему ей кажется, что Илларион отнюдь не проиграл?
2896 год от В.И.
1-й день месяца Вепря
АРЦИЯ. МУНТ
Щечка Анхеля была ледяной, словно он умер много ор назад и все это время пролежал на улице. Пьер смотрел на сына, ничего не понимая, потому что есть веши, которые рассудок сразу осознать не может. Луна ушла, за окнами вновь танцевала и смеялась метель, огонь в камине поднял рыжую голову, сначала робко огляделся, а потом с жадностью набросился на подброшенные ему дрова.
Комната постепенно наливалась теплом, чья-то рука зажгла свечи, теплый розоватый свет ласкал глаза, но тепло и свет не могли помочь ни мертвому ребенку в колыбели, ни упавшему рядом с ним на колени невзрачному мужчине в стеганом алом халате.
Ветер настойчиво бился в наглухо закрытое окно, пламя, у которого грел руки маркиз Гаэтано, трещало ласково и уютно. Наконец, человек у колыбели поднял голову, мука в его глазах растопила бы и камень, но Рафаэль Кэрна был тверже мирийского базальта. Он только пожал плечами и вновь потянулся к огню. Взгляд Пьера Тартю упал на роскошный кинжал, валявшийся на ковре. Совладать с Кэрной могли разве что Александр Тагэре или Сезар Мальвани, но для арцийского короля это значения не имело. Впервые в жизни он не боялся и не думал.
Пьер бросился на мирийца с отчаянием загнанного животного, маркиз Гаэтано лениво перехватил руку с кинжалом и вывернул. Что-то хрустнуло, клинок выпал из неумелых пальцев, звякнув о решетку камина, а Рафаэль отшвырнул от себя короля, словно паршивого щенка. Тартю упал на ковер и там и остался, схватившись за покалеченную руку.
— Будь ты проклят, убийца! — выдохнул король.
— Вот как? — Рито Кэрна улыбнулся. Так мог бы улыбнуться Проклятый, которым клирики не одну сотню лет пугали прихожан. — Вряд ли твои слова, Пьер Тартю, что-то значат. Тем более для меня.
— Ты не мог, не должен был мстить ребенку!
— Ты ошибся, гаденыш. Кэрна мстят иначе. Я не помешал этим созданиям исполнить свой долг, только и всего. А почему я должен был им мешать? Сыну убийцы и узурпатора с дурной кровью следовало умереть, и он умер — на престоле Арции не может быть бастарда. Кошки Воля сторожат его кровь, они не позволят нарушить запрет.
— Кошки Воля, — медленно повторил Пьер Тартю, словно пробуя эти слова на вкус.
— Тот, кто связал Свет, Тьму и Холод, знал много, но вряд ли предполагал, что его создания выучатся любить, а значит, и ненавидеть. Кошки Воля полюбили Шарло Тагэре и его младшего сына. И возненавидели тебя. А тебя есть за что ненавидеть, не правда ли?
— Будь ты проклят!
— Я это уже слышал, — маркиз Гаэтано пошевелил тлеющие угли, и по ним поползли оранжевые змеи. — Но проклят не я, а ты. У тебя никогда не будет детей, Пьер Тартю, — в свете камина глаза Рафаэля блеснули золотом. — Кровь Филиппа и Алека разорвала последнюю цепь. Стражи больше не привязаны к дворцу и полнолунию, они найдут твое семя везде. За морем, в храме, в хижине, в крепости. Найдут и убьют на твоих глазах, и ты ничего не сможешь сделать. Разве что никогда не прикасаться к женщине.
— Почему они не убили меня? Я — потомок бастарда! Я, а не мой сын! Это несправедливо!
— К чему эти крики, Пьер Тартю? — мириец легко поднялся. — Прощай, оставляю тебя с твоими мертвецами. Хорони их сам.
— Кэрна! Байланте! Слышишь, ты! Это я сверг твоего Тагэре и перебил твоих дружков… Ты не можешь так уйти! Убей меня… Ты должен меня убить!