— Прекрати рыдать, — одернул ее вернувшийся Кэрна. — Все позади.
— Я не… Король…
— Король? — переспросил мириец. — Этот мозгляк уже получил и еще получит. Сын у него умер.
— Я, — хлюпнула носом Онорина. — о настоящем… короле… Об Александре… Это несправедливо…
— Прекрати его оплакивать, рано еще! Пошли.
Душа Онорины прочно угнездилась в пятках, но им повезло — на дороге не было ни одного стражника, казалось, Речной Замок вымер. Двери открывались легко, даже не скрипнув, да и света хватало. У выхода из коридора Рафаэль вытащил из ниши плащ с капюшоном и набросил спутнице на плечи. Они прошли через освещенный двор, по галерее наверху прохаживались стражники, у конуры лежал свирепого вида пес, но все словно ослепли и оглохли. Последним чудом было то, что калитка оказалась заперта лишь на засов. Рафаэль толкнул тяжелый металлический брус, дверка скрипнула и открылась. Оказавшись снаружи, Кэрна засмеялся и несколькими штрихами довольно ловко изобразил на внешней стороне калитки пылающее сердце.
— Вот так, подруга. Не стоит, чтоб за дела Кэрны спрашивали с других. Прыгай в лодку. Я тебя отвезу в одно местечко…
«Одним местечком» оказалась гостиница на берегу Льюферы. Маркиз ушел, оставив кошелек и не побрезговав расцеловать спасенную в обе щеки. Онорина осталась на попечении хозяйки, предоставившей ей сколько угодно горячей воды, мыльного камня и сушеных трав.
Справившись с помощью череды, тысячелистника и камнелазки с отвратительным тюремным запахом, одевшись во все чистое и отдав должное мясному пирогу и красному авирскому, спасенная задумалась, как быть дальше. Из Мунта нужно убираться, но куда и к кому? Женщина тоскливо посмотрела в угол, где сиротливо висела икона святого Эрасти. Лампадка бросала отблеск на грустное лицо великомученика, ужасно похожего на мирийского маркиза. Женщине захотелось рассмотреть его поближе, она встала, но вино оказалось для недавней узницы слишком крепким. Онорина пошатнулась и мешком шлепнулась на свое место.
— Не надо вставать, — голос был мягким и как будто знакомым, — в поклонах нуждаются лишь ничтожества.
— Сигнор Рафаэль?
Онорина робко улыбнулась своему спасителю, но тот в ответ лишь покачал головой. Женщина присмотрелась. Ее гость очень походил на маркиза Гаэтано, но это был другой человек. В золотистых, а не черных глазах не светилась дурашливость, готовая смениться гневом или желанием, они смотрели пристально и спокойно. Незнакомец был старше Рафаэля и несколько тоньше в кости.
— Онорина, — похожий на маркиза человек улыбнулся, и улыбка была грустной, как на иконе. На иконе? В углу ничего не висело… — Я — Эрасти Церна, и я избрал тебя из всех.
— Меня?
— Тебя. Твоя душа не знает злобы и лжи, ты сможешь открыть глаза простым людям. Ты пойдешь по Арции, дева Онорина, и расскажешь людям, что король жив. Истинный король. Александр Тагэре. Он вернется и призовет к ответу предателей и лжецов. Те, кто хочет спасти Арцию, спасти Тарру, спасти свою душу, должны встать под твою сигну, дева. Сигну с белым волком и луной.
— Дева? — выдохнула Онорина. Она не сомневалась ни в том, что пьяна, ни в том, что и впрямь говорит с Эрасти. Только святой ошибся, пришел не к той, кто ему нужен. — Я непотребная девка.
— Я непотребная девка… Да и то раньше была, а теперь и на это не гожусь.
— Дева Онорина, — строго сказал Церна, но в янтарных глазах мелькнула усмешка, — не спорь с тем, кто знает лучше. Ты — дева, и ты — моя избранница. Зеркало подтвердит. Женщины верят посеребренным стеклам больше, чем святым, и они правы. Иди по дорогам Арции и поднимай народ. К Светлому Рассвету правду должны знать все. Александр жив. Он вернется. Пьер — детоубийца, лжец и узурпатор. Циалианки — его пособницы. Они — Зло!
— Как есть зло! — согласилась с детства ненавидевшая капустниц Онорина.
Эрасти поднял руку. Мелькнуло кольцо с длинным черным камнем. Женщина вздрогнула, когда горячие пальцы коснулись ее лба, по всему телу пробежала горячая волна. Золотистые глаза оказались близко-близко, Онорине показалось, что в них отразилось поле зрелой ржи, два клена на холме, быстрые облака. То, что она не вспоминала много-много лет. Она так и не поняла, вышел ли святой через дверь, исчез или вернулся на свою икону и сколько времени она просидела за столом. Нет, это был сон, только бы ей проснуться в милой харчевне, а не в сырой камере. Если ей приснился Эрасти, мог присниться и Рафаэль. Они так похожи.
Женщина зажмурила глаза и вновь открыла. Ничего не изменилось. Уютная комнатка, оплывающая свеча, в углу — икона, на столе кувшин. Может, ущипнуть себя за руку или кольнуть булавкой? Рина проделала и то и другое, если это и вправду сон, то разбудить сама себя она не может. А зеркало тут есть, она видела. Онорина встала, взяла свечу и подошла к туалетному столику. Из туманного стекла смотрела давно забытая деревенская девчонка лет семнадцати с короткими толстыми косицами, высокой грудью и нежными нецелованными губами.
2896 год от В.И.
Ночь с 19-го на 20-й день месяца Сирены
ИФРАНА. КЕР-АНТУАН
Базиль оставил Антуанетту на попечении перепуганных служанок, отправил конюха за медикусами и стражей, спросил перо и бумагу, написал и разослал несколько записок и вернулся к Альберу. Графа перенесли на обитый кожей диван, раздеть он себя не дал — боялся потерять сознание. Базилю стало не по себе, когда он столкнулся глазами с раненым, но арциец взгляда не отвел.