ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ
VIVIRE EST MILTARE
[Жить — значит бороться (лат.).]
Бывает в жизни все.
Бывает даже смерть.
Но надо жить
И надо сметь.
Э. Ростан
[Перевод В. Соловьева.]
2896 год от В.И.
Ночь с 19-го на 20-й день месяца Сирены
ИФРАНА. АВИРА
Аврора одевалась медленно и изящно. Не для себя — для любовника. Точными, медленными движениями натянула шелковые чулки, завязала ленты нижних юбок и повернулась к Базилю спиной, чтобы он зашнуровал корсаж. Арциец сказал то, что требовалось, а именно то, что он с куда большим удовольствием сделает обратное. Аврора засмеялась и предложила ему перейти от слов к делу. Базиль перешел. Потом они пили подогретое вино и рассматривали хаонгские картинки, за которые, поймай их на горячем, светило бы церковное покаяние. После картинок Аврора еще раз попробовала одеться, и опять не получилось, так что в посольский особняк на улице Старой Таможни Гризье вернулся лишь во втором часу пополуночи.
Почти все слуги спали, так как граф предпочитал уходить и приходить тогда, когда ему захочется. Базиль зажег свечу и поднялся в спальню. На столе у изголовья белело два письма — от сестры и графа Вардо. Настроение сразу испортилось, как портилось всегда при воспоминании о далекой родине и любимой семье.
Нора могла выводить на раздушенной бумаге какие угодно благоглупости, «возлюбленный брат» не верил ни единому слову «сестры и королевы». Жорес не передавал ему никаких приветов, не желал никаких успехов и был бы рад-радешенек, если б младший братец сломал себе шею или хотя бы обе ноги. Мать, может, за него и молилась — как-никак, из ее сыновей живым и здоровым остался только самый негодный, но в циалианки она по своей воле не уходила и убийцу своих детей не благословляла. Любовь Норы к царственному супругу была столь же непреложной истиной, как святость кардинала Клавдия, а благорасположение означенного супруга к шурину вызывало непреодолимое желание навсегда остаться в Авире. Базиль не сомневался, что гонец с приглашением на именование теперь уже покойного племянника не прибыл отнюдь не по причине скоротечной лихорадки, а потому, что Пьер боялся. Нора могла разрыдаться у брата на груди, а тот потребовать объяснений и по поводу Алека с Филиппом, и по поводу матери.
Граф Мо был готов поставить живого коня против дохлой кошки, что, останься он в Арции, ему бы на голову уже что-нибудь упало. По большому счету, его спасли Лось и собственное нахальство. Друга Саррижа и Вардо убивать не только опасно, но и глупо, а Тартю выжимает пользу и из чего можно, и из чего нельзя. Гризье поморщился, вообразив физиономию арцийского короля. Говорят, после смерти наследника он превратился в собственную тень, ни на мгновение не расстается с судебными магами и циалианскими рыцарями и строит себе новый дворец.
Маркиза Гаэтано обвиняют в ереси, недозволенной магии и убийстве принца Анхеля и ищут по всей Арции. С тем же успехом Пьер мог бы издать указ о поимке ветра… Рафаэля Кэрну то и дело где-то «видят». Бывает, что и в двух, а то и в трех местах одновременно. То он в Мунте, то в Авире, то приходят вести с севера. Дескать, маркиз Гаэтано вспомнил, что он регент Арции и готовит восстание. Бред!
Тартю свихнулся, Кэрна никогда не тронул бы ребенка, он бы сразу содрал шкуру с кошачьего «короля». И правильно бы сделал! Бедная Нора… Хотя она вряд ли успела привязаться к сыну — Тартю решил воспитать Анхеля по допотопному этикету и отобрал у матери. Может, оно и к лучшему, если Пьеру свернут голову, сестренка сможет иметь другого мужа и других детей.
Базиль запил сестрины каракули вином, сжег над свечкой и задумчиво посмотрел на второе письмо. Заговор можно было отложить и на завтра, но спать не хотелось, и арциец сорвал печать с пылающим замком.
Почерк показался незнакомым, но все объяснилось весьма просто. Письмо было не от графа, а от графини. Антуанетта умоляла сжечь послание и к полуночи прийти в парковый павильон, так как ей необходим совет и помощь «истинного арцийского рыцаря». Похоже, белокурая прелестница основательно вляпалась в какую-то беду. Альберу она никогда не признается, да его и в городе-то нет, но почему ей нужен он, а не Морис? Правду сказать, Базиль был уверен, что эта болонка сейчас облизывает Саррижа. Неужели влюбленные поссорились? Хорошо бы! Базиль смертельно устал смотреть в глаза ничего не подозревающему Альберу и выслушивать любовные причитания Мориса, а от Антуанетты с ее опущенными глазками и губками бантиком арцийца откровенно тошнило.
Граф Мо был сыном своей матери и знал цену женскому лицемерию как никто другой, но не объяснять же двум дурням — старому и молодому, — что предмет их страсти — маленькая, похотливая дрянь, которой нужен и красивый, пылкий любовник, и богатый, влиятельный муж. Мать, та хотя бы была верна королю и семье, Антуанетте же не было дела ни до кого, кроме собственной персоны.
Базиль еще раз глянул на торопливые строки «умоляю», «сегодня ночью я буду одна», «дело идет о жизни и смерти!». Чего же она натворила? Тащиться на улицу Вепря арцийцу не хотелось. Во-первых, Аврора его изрядно измотала, во-вторых, ему наверняка предложат сделать что-то глупое. Хоть бы Альбер держал женушку в неведении относительно своих планов, но он ей доверял. Придется идти — дура слишком много знает. Слава святому Эрасти, она хотя бы не осведомлена о его роли в заговоре, зато о том, что он покровительствует их с Морисом связи, Туанон наслышана. Тоже немало, между прочим! Гризье вздохнул, поднял все еще благоухающий фьонскими магнолиями плащ, немного подумал и сунул в карман куртки злополучное письмо. Сжечь он его всегда успеет, но сначала как следует отчитает Антуанетту.