Конь повел ушами и затанцевал — устал стоять. Небо над обреченным замком наливалось алым — завтра будет ветреный день. Вечер наползал медленно и равнодушно, серый камень темнел, башни и стены сливались в единый темный силуэт, словно кто-то вырезал из черной замши крепость и наклеил на алый бархат. Алые круги на знаменах исчезли, и те превратились в тревожные пляшущие тени.
«Кровь заката на черных маках, неподвижная кровь заката…»
Опять та же песня, что и под Гразой. Он вновь остался один. Эгон, Клотильда, Шарло, Катрин, Яфе, Николай — им он тоже не помог, как не помог Юверу и светловолосому парнишке, имя которого так и не узнал. Ему здесь нечего делать. Чем скорее он уберется, тем лучше, говорят, зараза передается и через воду, и через ветер.
Рафаэль Кэрна усмехнулся и погнал коня в сторону Гран-Гийо. Застоявшийся жеребец легко мчался по жесткой, выгоревшей траве, ему было все равно, куда скакать, лишь бы не стоять на месте. Лошадям чума не страшна, лошади не умеют думать о смерти. Маркиз Гаэтано о ней думать тоже не умел. Черный силуэт стремительно вырастал, отрезая всадника от полыхающего неба, ночь словно бы неслась навстречу — душная, летняя ночь. Завтра будет ветер, а возможно, и гроза. Он ее еще увидит, капустная дрянь сказала, что от чумы умирают, самое малое, кварту.
Мост был поднят, Эгон не хотел рисковать чужими жизнями. Ров был выкопан на совесть — глубокий, с отвесными стенами, облицованным камнем берегом. Что ж, Алко [Алко (мирийск.) — сокол.], придется нам здесь проститься. И, кстати, надо будет отпустить всех замковых лошадей, не умирать же им в конюшнях от голода! Кэрна спрыгнул на землю, и жеребец, словно понимая, что они расстаются, потянулся к нему мордой. Этого еще не хватало, он не герой баллады, который два часа прощается со своим конем и просит его что-то кому-то передать… Рафаэль быстро расседлал скакуна и бросил сбрую под мост, туда же отправился тюк с доспехами, сапоги и верхняя куртка. Алко обиженно заржал, Рафаэль обернулся и потрепал друга по шее.
— Беги, нечего тебе тут делать. Постарайся попасться какому-нибудь нобилю поприличнее, а то крестьяне имеют обыкновение на лошадях пахать.
Вряд ли Алко понял, но уйти он и не подумал. Что ж, пускай остается, его право. Травы тут хватит, с водой хуже: вроде и близко, а не спустишься. Захочет пить, уйдет. Рито проверил кинжалы (могут пригодиться, если ворота заперты, а привратник мертв) и, больше не оглядываясь, прыгнул в воду. Переплыть речку для мирийца было парой пустяков, труднее было в кромешной темноте подняться по почти отвесному склону, но он сделал и это, оказавшись у наглухо запертых ворот.
2896 год от В.И.
Вечер 29-го дня месяца Лебедя
АРЦИЯ. МУНТ
Серпьент Кулебрин добрался до Мунта позже, чем собирался. Так уж вышло, что по дороге ему попались аж четыре бродячие труппы, причем в одной из них актер, игравший кровавого горбуна, попытался сварить суп из крапивы. Подобное кощунство нельзя было оставлять безнаказанным. Серпьент не успокоился, пока актеришку не побили пьяные возчики. Пусть знает, что есть вещи священные и неприкосновенные! Крапива тебе не какая-нибудь капуста или репа, которые годятся только в похлебку! Товарищам горе-повара тоже досталось. Потом были другие дела, не менее важные, так что в столицу Повелитель Всея Крапивы въехал в фургоне с треском провалившейся в Бэрроте труппы лишь в последний вечер месяца Лебедя.
Хозяин театрика со старательно замазанным синяком на скуле немедля отправился к господину Бриану Перше, не обратив никакого внимания на увязавшуюся за ним бабочку.
Брат сочинителя пиес и хозяин королевской труппы жил в уютном двухэтажном домике. Пока дурак с разбитой мордой дергал дверной колокольчик и препирался со слугой, Крапивник влетел в открытое окно на втором этаже и очутился в комнате, заваленной свитками. За столом у окна сидел худощавый, лысоватый человек и, глядя в стену, грыз перо, а перед ним лежал измаранный лист хаонгской бумаги, стояли чернильница, нетронутый обед и алая роза в высоком кубке темного стекла. Серпьент с трудом сдержал торжествующий вопль — перед ним был бумагомарака, написавший гадости про короля, которого повелитель крапивы взял под свою защиту, и к тому же здесь явно было, где размахнуться.
Для начала обернувшийся гусеницей Крапивник изуродовал розу, хотя на вкус она была просто омерзительна. Когда дело было сделано, затаившийся меж продырявленных лепестков Кулебрин задумался, прислушиваясь к поэтическому бормотанию.
— Жить иль не жить, не знаю я ответа, — бубнил сочинитель. — Не жить или жить, я не могу ответить… Я не могу ответить, жить ли мне…
— Ну, раз не можешь, значит, не живи, — разрешила роза, — не очень-то ты здешний мир украсил.
Арман Перше вздрогнул и оглянулся по сторонам. Никого. Обед совсем остыл. Брат прав, он слишком много работает и слишком много пьет, но что делать, если он и впрямь не украшает этот мир? Увы! Человек слаб и тщеславен. Что стоит правда в сравнении с успехом, с тем, что из безвестного сочинителя он превратился в знаменитого поэта. Вино кончилось — и хорошо. Он больше не станет пить, по крайней мере, с утра. Сейчас он поест, и все пройдет. Это просто роза, она не может разговаривать, тем более стихами, так похожими на его собственные.