— Прекратите мне заговаривать зубы и отвечайте, — Вардо не выдержал и повернулся к собеседнику. Он был вне себя, но Гризье в ответ на яростный взгляд лишь пожал плечами.
— С наслаждением, но я все рассказал Ее Высочеству, мне почти нечего добавить. Разве что герцог Ролан сожалеет о Тагэре.
— Какой же вы негодяй!
— Арцийский, — улыбнулся Базиль. — А вот вы — ифранский дурак.
— Что?! — рука графа потянулась к хлысту.
— Я не понимаю. Вы собрались опровергнуть мои слова или доказать?
— Вам придется объясниться!
— Я это уже сделал. Я сказал, что всю дорогу вспоминал о голубых глазах вашей супруги. Голубых, граф. А у герцога Ролана, поведавшего мне в пустом саду душераздирающую историю про отраву и конвульсии, глаза были карими.
— Что за чушь!
— Это не чушь, сигнор. У Жоселин глаза — если то, чем она смотрит, можно так назвать, — серо-голубые. У Жермона — тоже, Паук и его супруга были серыми, как мыши. Брат Паука и отец Антуанетты и Ролана походил на человека, но красками его Творец тоже обидел. Вы в своей галерее вывесили не только своих предков, но и родичей Антуанетты. Проклятый! Там не было никого с темными глазами. Никого! А герцог Ролан оказался кареглазым.
— Вы думаете, это самозванец?
— Что вы! Самозванец сам берет чужое имя и сам всем доказывает, что он принц или король. Нет, этот молодой человек — подсадная утка. Жоселин хотела, чтобы вы кинулись спасать родича и стали государственным изменником. Писать «сестре» «братец» не стал, потому что не был уверен, что как следует подделает почерк и подпись. Да и с содержанием могла выйти промашка. Они каким-то образом узнали один секрет Антуанетты, но их могло быть несколько.
— Похоже на правду, но если это все-таки он? Если Проклятый пошутил… или пошутила мать Ролана?
— Вы согласились бы променять законного королевского внука на бастарда?
— Не знаю… Но если он брат Туанон хотя бы по матери, его все равно нужно спасти.
— Альбер, — Базиль вздохнул, — вы очень умный человек, но, когда речь заходит о вашей супруге или о вашем заговоре, вы теряете голову, а это неправильно. Будь это настоящий Ролан, нас никогда не оставили бы наедине, за какого бы дурака и шута меня ни держали. Если бы его на самом деле травили, ему бы не удалось обвести тюремщиков вокруг пальца. Это не дурацкий роман из тех, что читал мой покойный племянник, а жизнь, причем поганая. Против вас готовится заговор, Альбер. Вас вынуждают на безумный шаг, чтобы потом казнить. Жоселин боится, хоть и ничего не знает.
К слову сказать, если Ролан жив и его и впрямь травят какой-то дрянью, им придется это прекратить и предъявить живого и здорового герцога. И ваше дело устроить все так, чтобы там оказались люди, видевшие Ролана хотя бы в детстве. Меня, надо полагать, туда больше не пустят.
— Простите меня, Базиль. Вы спасли всех нас.
— Пустяки, сударь. Может быть, теперь вы скажете, что творится в Оргонде?
— Лиарэ в осаде, но держится. Но Лиарэ — это еще не Оргонда.
— То есть?
— Мальвани и его армия не дают Жоселин стать в стране хозяйкой.
— Бедная Жоселин! Надо полагать, это ее очень огорчает, — сочувственно вздохнул Гризье. Альбер Вардо внимательно посмотрел на арцийца и расхохотался.
Альбер Вардо внимательно посмотрел на арцийца и расхохотался.
ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
POLLICE VERSO
[Опустить книзу большой палец — знак, которым зрители в римском цирке требовали, чтобы раненый гладиатор был добит (лат.).]
Погляди — что за рыжие пятна в реке, —
Зло решило порядок в стране навести.
Рукоятки мечей холодеют в руке,
И отчаянье бьется, как птица, в виске,
И заходится сердце от ненависти!
Ненависть — пей, переполнена чаша!
Ненависть — требует выхода, ждет.
Но благородная ненависть наша
Рядом с любовью живет!
В. Высоцкий
2896 год от В.И.
25-й день месяца Собаки
ТАЯНА. ГЕЛАНЬ
Если б Александра Тагэре попросили рассказать, как таянская армия вступала в Гелань, он бы вспомнил только солнце и улыбки. День и вправду выдался погожим, но к безоблачному высокому небу, золоту каштанов и багрянцу кленов прибавлялось ощущение полета, не покидавшего Последнего из Королей с тех пор, как он перешел Тахену. Судьба словно задалась целью отдать Александру долги, осыпая изгнанника тем, чего у него никогда не было и на что он не надеялся — не омраченной ложью любовью, уверенностью в своей правоте и надеждой на настоящую победу, после которой воцарятся счастье и мир. Умом Сандер понимал, что такого просто не может быть, что его, Ликэ, Луи, тех, кто сейчас скачет рядом, и тех, кто сражается в других краях, ждут страшные дни, но сердце пело, и ничего с этим поделать было нельзя, да он и не хотел.
Кони весело шли по алым кленовым листьям, девушки посылали всадникам воздушные поцелуи, мальчишки выпускали голубей, взмывавших в пронзительно синее небо. Так было в Мунте, Эльте, Гар-Рэнноке. Цветы, улыбки, взлетающие птицы есть и всегда будут знаками радости.
— Виват! — закричал конопатый парнишка лет двенадцати, подбросив в воздух белую птицу, и Сандер, сам не зная почему, махнул ему рукой и тоже крикнул: «Виват!» Улица взревела, счастливое мальчишеское лицо осталось позади.
— Он запомнит этот день на всю жизнь, — улыбнулся Ежи, чей дрыгант шел голова в голову с Саданом.