Звезды сыпались сплошным дождем, налетевший порыв ветра взъерошил огненные вихри, подхватил и закружил пепел, дохнув в лицо нестерпимым жаром.
Рафаэль стиснул рукоятку подаренного Сезаром Мальвани кинжала. Это было глупо — сталь против чумы, огня и ночи, но она придавала уверенности хотя бы в том, что он жив, он здесь и все происходит на самом деле, а не во сне. Очень давно в Кер-Эрасти Рито видел подобное — пустой замок, костры, искры, летящие навстречу осыпавшимся с неба звездам, иссушающий жар и горящее сердце на протянутой ладони…
Тогда он умирал от хаонгской лихорадки. Его спас Лючо, вырвавший герцогского сына из лап медикусов и пустивший в ход единственное средство — горчичных скорпионов, чей яд убивал здоровых, но иногда спасал больных. Когда наследник пришел в себя, он увидел у своего изголовья старого байланте и, кажется, спросил, где огонь.
— Огонь в тебе, — ответил Лючо, — и будет гореть долго.
— Ты научишь меня байле, — потребовал он.
— А что мне остается…
С тех пор прошло двадцать лет… Нет, двадцать три! Лючо давно мертв, а то, что Рафаэль видит, не горячечный бред, а истина, столь же смертоносная, как армская сталь. Но где же все, Проклятый их побери?! Кэрна не стал отдергивать мокрую и тяжелую занавеску, отчего-то показавшуюся отвратительной, и пошел вдоль дома, ощущая спиной жар костра. Вот и покои баронов Гран-Гийо — приземистые, прочные, сложенные из могучих каменных глыб, он так и не удосужился узнать, сколько им лет, но уж никак не меньше шести или семи сотен. Дверь была запертой, а окна темными, но это ничего не значило. Палач стоит в зените, значит, третья ора пополуночи. Живые спят, а мертвым… А мертвым свет не нужен!
Рафаэль стоял у двери, думая, идти ли ему дальше или взломать одно из окон второго этажа, когда услышал крик. Катрин! Жива!
Крик повторился, он даже различил слово «нет» и что-то еще, кажется, «убирайся!» Кати жива, но с ней что-то не так… Окна племянницы выходили на восток, и они были темными, а крик, крик донесся с южной стены, оттуда, где раньше была спальня Клотильды. Рито кинулся за угол. Так и есть! Окно на третьем этаже открыто и светится даже сквозь спущенные занавеси. Тоже мокрые, Проклятый их побери… Если б у Рафаэля Кэрны выросли крылья, и то он вряд ли б быстрее оказался на вожделенном подоконнике. Мокрая, пахнущая какой-то дрянью ткань облепила лицо и руки, и мириец с остервенением рванул ее. Что-то хрустнуло, видимо, не выдержала планка, к которой крепились портьеры. Рито швырнул мокрый тяжелый ком вниз и сиганул в комнату.
Свет полыхавшего, несмотря на жару, камина и нескольких свечей падал на растрепанную Кати, заслонившую собой кровать со спущенным пологом. Такой племянницу Рито еще не видел. Котенок при виде опасности изгибается дугой и топорщит шерсть, становясь больше чуть ли не вдвое. Кати тоже словно бы выросла. Отчаянной ярости, бившейся в ее глазах, хватило б на пяток взрослых воинов, в руках девчонка сжимала что-то похожее на хлыст, а перед ней замер кто-то массивный и широкоплечий. Выяснять, чего он хочет, Рито не стал. Кинжал свистнул и воткнулся в спину чужаку.
Кэрна еще ни разу в своей жизни не промахнулся, но здоровяк даже не покачнулся. Он повернулся медленно, словно исполняя церемониальный ифранский танец, и Рито столкнулся взглядом с… Жоффруа Тагэре! Вот так и сходят с ума! Жоффруа мертв уже восемь лет, он не мог оказаться в спальне Клотильды Гран-Гийо, но оказался. И армская сталь не причинила ему никакого вреда. Маркиз Гаэтано и герцог Ларэн смотрели друг на друга, похоже, братец Сандера отнюдь не был обрадован. Кати вновь закричала громко и отчаянно. Она хотела, нет, требовала, чтобы Рито бежал.
Бежать от этой дряни?!
— Рито! — похоже, девочка сорвала голос. — Уходи! Он — чума! Чума!
— Да хоть холера, — прорычал байланте, — Нейора байла ес байла гон морта [Лучшая байла — это байла со смертью (мирийск.
).]. Это ты уходи!
— Нет, — выдохнула племяшка. В отца пошла… Жоффруа стоял, набычившись, как всегда, когда злился, но был недостаточно пьян, чтобы полностью потерять страх. Он и впрямь его боится, выходит, старая опаска пережила даже смерть? Стоит и смотрит, ноздри раздуваются, а шея и лицо остаются бледными. Раньше Ларэн, когда был в ярости, походил на взбесившийся доматтин [Доматтин — небольшой очень сочный овощ ярко-красного цвета, широко распространен в Мирии, Оргонде и южной Ифране (мирийск.).]. Как же эта тварь вернулась?! И зачем?
— Рито, ты ничего не сможешь…
— Ничего?! Ну, это еще вопрос…
Кто-то застонал… Не Катрин, на кровати… Конечно же, девчонка кого-то защищала, кого-то, за кем пришла эта падаль! А нож ему нипочем! Какая жарища, а они еще камин разожгли… Как тогда у Рено…
Глаза Ларэна нехорошо блеснули, он хотел что-то сказать, но с толстых губ сорвался лишь визг, в котором не было ничего человеческого. Так визжит стекло, когда по нему проводят железом… Улыбнулся, если это можно назвать улыбкой. Да он словно бы хмелеет на глазах, хмелеет без вина… Рито стоял вполоборота. Совершенно спокойно, заведя одну руку за спину. Спасший их Капитан тоже вернулся из-за Грани, он рассказал об этом. Скиталец был сильнее и смелее любого из людей, но он и в жизни был первым. А Жоффруа? Что подарила смерть ему? Быстроту? Ловкость? Неуязвимость? Или яд? Сейчас ты все узнаешь, Рито Кэрна. Ты привык танцевать со смертью, вот и танцуй! Пляши до упаду!