Будь на месте Пьера Анхель Светлый, Рене Счастливый или даже красавец Филипп, они бы обратили все в шутку. Но редкие короли не боятся уронить свое величие и, как правило, его роняют. Рене, весело махнув рукой, уселся бы на ступеньки. Анхель сказал бы что-то такое, от чего вся площадь зашлась бы в хохоте, а Филипп спрыгнул в толпу и обнял бы первую попавшуюся красотку. Пьер же бестолково замер перед загаженным троном, и тут с площади донеслось: «Да уберите же, в конце концов, с трона кошачье дерьмо!» Король, потеряв самообладание, со всей силы пнул золоченое кресло, которое оказалось прочным и устойчивым, а вот отличной выделки красная замша не смогла защитить ногу монарха от удара.
Король сморщился, словно от зубной боли, а с площади донеслось: «Променяли волка на драную кошку», и Пьер, не выдержав, завопил: «Стража! Схватить! Очистить площадь!»
Люди, толкаясь, бросились в проулки, откуда и так напирала толпа, кто-то кричал, кто-то задыхался, кого-то чуть ли не вдавили в стену, кто-то свалился под ноги бегущим. К счастью, новый командор городской стражи оказался умнее и короля, и горожан. Изрыгая проклятия, он остановил расходившихся вояк, велев им не теснить людей в узкие улицы, а растаскивать толпу изнутри за счет пустовавшего во время церемонии центра площади. Давку остановили, но звонкоголосого нахала, разумеется, не нашли — да, правду сказать, и не искали.
Сделав свое дело, усталые и злые стражники, молча отправились в казармы, понимая, что они в любом случае окажутся виноватыми, а по городу кругами расходились истории одна нелепее другой. Чаще всего поминалось «кошачье дерьмо на троне», а старики, видевшие уже четвертого короля, качали головами и бормотали: «Не будет толку от этого царствования, ой не будет!»
2895 год от В.И.
25-й день месяца Волка
ГВАРА
Базиль Гризье, граф Мо, не считал себя великим храбрецом, но страшно ему не было. Кончится все — и ладно. Еще накануне он старательно продумал, что говорить, но загодя приготовленные слова, призванные скрыть страх, не понадобилось, потому что не было страха. Не было вообще ничего, Базиль чувствовал себя не осужденным на казнь, а «странствующим во имя познания», которому удалось стать участником варварского обряда в чужой стране. Глаза видели все, но это не вызывало никаких чувств, кроме вялого удовлетворения, что умрет он все-таки по-человечески. Вот окажись на его месте Пьер Тартю, эскотцев ждало бы изумительное зрелище.
Воины в серо-черно-малиново-изумрудных плащах, сопровождавшие осужденного, хранили полную невозмутимость, но презрения на их лицах все-таки не было, презрения, с которым на него глазели жители родного города Мунта. Там казни любого из Вилльо радовались бы на полную катушку. Базиль поднял глаза к серенькому, унылому небу. Помолиться, что ли, для приличия? Да нет, зачем… Тем паче нужных молитв он не помнил, а обращение к покровителю охотников святому Юверу явно не годилось.
Процессия медленно миновала замковый двор и вышла на невысокую террасу, примыкавшую к крепостной стене. Ненавязчивый ветерок развевал странные полосатые флаги на высоких шестах, между ними на возвышении расположился Лось в окружении местных нобилей и гостей. Справа и слева от повелителя Гвары стояли тяжеловооруженные воины, среди которых Гризье заприметил и дарнийцев. У подножия помоста располагалась плаха, ниже, под террасой, толпился народ, а вверху над башнями кружили неизбежные голуби. Базиль заметил, как голова в рогатом шлеме (Рорик явился на казнь в полном боевом облачении, подчеркивая тем самым, что война для него уже идет) повернулась в его сторону и эскотец поднял руку. Стражники двинулись вперед, и Базиль последовал за ними, стараясь не споткнуться в своих скользких сапогах на утоптанном снегу.
Гризье хотел лишь одного — чтобы эскотцы управились поскорее, он по-прежнему не боялся, но на него накатилась одуряющая слабость. Не хватало только упасть в обморок на глазах у всей толпы и Луи Трюэля. Надо было все же заставить себя поесть, а он не смог ни вчера, ни сегодня. Скорей бы…
Проклятый, но почему он не боится? Наверное, потому, что умирают лишь раз. Он умер, когда попался в руки Кэрны и его приятелей. Когда атэв напомнил о сурианском обычае разрывать предателей лошадьми, Базиль едва удержался от крика, но его отпустили. Маркиз Гаэтано не зря был лучшим другом горбуна, он не умел убивать пленников.
Любопытно, что сталось с королем? Если он жив, Пьер еще напляшется; впрочем, если мертв, мир все равно наступит не скоро. В Арции слишком много нобилей, которые предпочтут смерть власти кошачьего ублюдка.
Маркиз Гаэтано не зря был лучшим другом горбуна, он не умел убивать пленников.
Любопытно, что сталось с королем? Если он жив, Пьер еще напляшется; впрочем, если мертв, мир все равно наступит не скоро. В Арции слишком много нобилей, которые предпочтут смерть власти кошачьего ублюдка.
Проклятый! А эти еще откуда?! Граф Мо, не поверив собственным глазам, уставился на двух скованных пленников. Первого, с такими широкими плечами, что, несмотря на высоченный рост, он казался приземистым, волокли четверо дюжих «полосатиков», второй шел сам, но переставлял ноги, как марионетка, а на обычно наглом лице застыл животный ужас. Вот, значит, как… Новые гвардейцы оказались не такими умными, как им казалось. Лось воевать умел и любил — похоже, весельчак Эсташ свое отшутил.