Шарло стрелой взлетел назад на стену и отыскал глазами отряд. Сигна с тремя звездами и замком была уже совсем близко. Так… Сигноносец, двое сигурантов, сам сигнор, рядом с ним оруженосец с личным знаменем, затем двое аюдантов и попарно воины. Всего сорок семь человек. Странное число, ну да барону виднее.
— Сигнор Равье! С бароном Крэсси сорок шесть человек, в том числе сигноносец, оруженосец, двое аюдантов и двое сигурантов.
Туссен набросил на себя плащ с сигной Гран-Гийо.
— Прикажите опустить мост и догоняйте.
Караул-декан был куда большим блюстителем обычаев, чем отец и тем более Рито, но до господина Игельберга ему было далеко. Штефан не стал бы опускать мост, не убедившись, что люди на том берегу именно те, за кого себя выдают, а Рафаэлю б и в голову не пришло спрашивать друзей, по какой надобности они заявились.
Караул-декан был куда большим блюстителем обычаев, чем отец и тем более Рито, но до господина Игельберга ему было далеко. Штефан не стал бы опускать мост, не убедившись, что люди на том берегу именно те, за кого себя выдают, а Рафаэлю б и в голову не пришло спрашивать друзей, по какой надобности они заявились.
Барон Крэсси, похудевший и поседевший, с красными от бессонницы глазами, хрипло ответил Туссену, что приехал обсудить с господином бароном осеннюю охоту. Шарло понимал, что это вранье, если, конечно, под охотой не подразумевать охоту на Тартю, но мнения оруженосца никто не спросил. Караул-декан любезно пригласил сигнора и всех его спутников войти, и восемь алебардщиков выстроились по обе стороны ворот, пропуская гостей. Шарло старательно опустил глаза вниз — не хватало, чтобы старик Крэсси его узнал. Волосы волосами, но глаза у него отцовские, а глаза Александра Тагэре вошли в поговорку. На всякий случай мальчик не смотрел ни на кого из проезжавших (Крэсси были слишком дружны с Тагэре), ожидая, когда процокает последний конь.
Все было замечательно, и Шарло сам не понял, когда ему стало очень страшно. Так, как не бывало еще никогда, даже в ту ночь, когда они с Кати бежали из дворца Анхеля. Это было, как в плохом сне, когда к тебе приближается что-то отвратительное, злобное и могущественное, а ты не в состоянии ни драться, ни бежать, ни хотя бы позвать на помощь. Сердце Шарло на мгновение остановилось, а потом жалко затрепыхалось, по спине побежали противные мурашки, но все это было ерундой в сравнении с осознанием чего-то ужасного, вступившего в Гран-Гийо. Шарло сжал в кулак всю свою волю и поднял ставшую немыслимо тяжелой голову. Он больше не боялся, что его узнают, главным было — понять, что происходит, но не происходило ничего. Ласковое летнее солнце освещало мост, по которому в замок въезжали всадники в плащах со звездами. Махали хвостами откормленные гнедые лошади, блестели доспехи, стучали копыта. Страшное мгновение миновало.
Шарло не слышал, как Николай, выглянувший в окно замковой библиотеки, вздрогнул, как от порыва ветра, и, повернувшись к Яфе, процитировал Книгу Книг «и услышал я шорох крыльев смерти и страха, и их голоса, исполненные ненависти ко всему сущему».
— Я не слышал голосов, — в голосе Яфе была тревога, — но саддан и впрямь спустил с цепи самого голодного из своих псов, иначе почему так холодно на душе?
2896 год от В.И.
12-й день месяца Лебедя
ОРГОНДА. КРАКОЛЛЬЕ
У всех мирийцев волосы на затылке были перехвачены лентами — у кого черными, у кого красными, у кого белыми. Сезар Мальвани знал этот обычай, с которым не могли покончить ни клирики, ни синяки. Так островитяне объявляли о том, что собираются мстить до последней капли крови. После убийства Шарля Тагэре многие сторонники погибшего герцога, особенно молодые, стянули себе волосы на мирийский манер. Сезару тогда было одиннадцать лет, но такое не забывается.
— Диего, — граф Артьенде был младше Сезара на десять лет, но они сразу же отказались от условностей, — я все время хочу спросить и все время забываю: откуда пошел ваш обычай повязывать волосы?
— Так проще, — пояснил мириец, — один взгляд — и все ясно. Мы честны и с быками, и с врагами, своих намерений не скрываем, а цвета… Что бы ни болтали «сестры», но для байланте черный — это жизнь, алый — бой, белый — смерть, а почему, мы уже и забыли. Черный, наверное, из-за ночи, когда к нам приходит любовь, красный — кровь, а белый — это цвет савана, костей да тряпок, которые носят капустницы.
— Значит, никакой легенды нет?
— Может, и была, да мы ее забыли, — мириец лукаво посмотрел на арцийца, — все помнить невозможно, но к бою мы готовы.
— Очень хорошо. Сегодня ночью наш друг Аршо-Жуай наконец двинулся вверх по течению Ньера. Он ползет, как черепаха, потому что с ним пехота и огромный обоз. Их нужно проводить, Диего.
— Проводим. Когда преподнести им первые цветы?
— С цветами погоди, идите следом, пока они не соберутся переправляться. Думаю, это будет в Кер-Женевьев, но, возможно, они остановятся и раньше. Перетащить армию через такую реку дело хлопотное, им придется долго возиться. Если они решатся, не мешайте, но когда они будут готовы…
— Мы их поцелуем. Где будете вы?
— На другой стороне, они нас увидят, едва вы испортите переправу, а до этого пусть…