— Значит, это правда. — Пламер откинулся на спинку своего вращающегося кресла и снова почувствовал болезненный укол совести. «Почему я должен доверять вам? Вы ведь репортёры», — повторил он про себя горькие слова Лоренса.
Проблема заключалась в том, что в его профессии существовали темы, о которых никогда не говорят, подобно тому как богатые люди никогда не жалуются на высокие налоги, которые им приходится платить. Ещё в шестидесятые годы человек по имени Салливан подал в суд на «Нью?Йорк таймс», обвинив газету в дискредитации его честного имени, и сумел доказать, что газета допустила неточности в своих комментариях. Однако адвокаты «Нью?Йорк таймс» привели свои доводы, и суд согласился с ними, что при отсутствии заранее обдуманного преступного намерения допущенная ошибка не заслуживает наказания. Суд вынес также решение, что знакомить общественность с тем, что происходит в стране, важнее, чем с интересами отдельного человека. Таким образом появилась теоретическая возможность привлекать к суду средства массовой информации, и время от времени люди обращались в суд с исками о диффамации. Случалось, они даже выигрывали процессы, однако не чаще, чем баскетбольная команда провинциального колледжа одерживала верх над Пенсильванским университетом.
Пламер понимал, что решение суда по делу Салливана было необходимым. Первая поправка к Конституции гарантировала свободу прессы. Причина этого заключалась в том, что пресса являлась главным и во многих случаях единственным гарантом свободы. Людям свойственно лгать. Особенно это относилось к тем, кто занимали ответственные должности в правительстве, но часто лгали и другие. Вот почему задача прессы заключалась в том, чтобы знакомить общественность с правдивыми фактами, дабы она сама могла делать выводы.
Однако в решении Верховного суда имелось и слабое место. Средства массовой информации способны были уничтожить человека, разрушить его карьеру, лишить средств к существованию. В соответствии с американским законодательством можно было опротестовать почти любое ошибочное решение, но репортёры пользовались такой защитой, которую можно сравнить лишь с королевской неприкосновенностью. По сути деятельность репортёра стояла выше закона. Да и на практике прилагались максимальные усилия, чтобы все оставалось по?прежнему. Признание ; ошибки было не только юридическим faux pas[102], за что пришлось бы выплачивать деньги, но также ослабило бы доверие публики к профессии репортёра.
Признание ; ошибки было не только юридическим faux pas[102], за что пришлось бы выплачивать деньги, но также ослабило бы доверие публики к профессии репортёра. Вот потому?то журналистская братия никогда не признавала допущенных ошибок, если была хотя бы малейшая возможность сделать это, а когда всё?таки им приходилось идти на попятный, опровержение почти никогда не помещалось на столь же видном месте, как и первоначальное ошибочное утверждение. С помощью адвокатов, точно знавших высоту крепостных стен, которые они защищали, опровержению старались придать минимальную выразительность. Случались исключения, но тогда все понимали, что они значили.
За свою длительную журналистскую карьеру Пламер был свидетелем многих перемен, происшедших в его профессии. В неё было привнесено излишнее высокомерие и недостаточное понимание того, что общественность, которой должны служить репортёры, больше не доверяет им. Это глубоко ранило Пламера. Он полагал, что заслуживает доверия публики, считал себя последователем Эда Марроу[103], голосу которого верила вся Америка. Именно такой должна быть профессия репортёра. Однако; она утратила свою убедительность, потому что на неё нельзя оказывать давление извне, и репортёрам не станут доверять до тех пор, пока они будут подчинять своё перо политическим интересам и не начнут снова следовать лишь голосу собственной совести. Репортёры критиковали все остальные профессии — медицину, юриспруденцию, политику — за то, что их представители нарушали профессиональную этику, и в то же время не позволяли никому критиковать такие же нарушения, совершенные ими самими. «Делай так, как я говорю, а не так, как я сам делаю», — такую фразу нельзя сказать уже шестилетнему малышу, однако подобная позиция стала типичной среди взрослых. А если это усугубится, что тогда?
Пламер задумался над положением, в котором оказался. Он мог бросить телевидение в любой момент. Колумбийский университет неоднократно приглашал его занять должность профессора, читать курс «Журналистика и профессиональная этика», потому что его голосу привыкли верить. Это был голос честного журналиста, разумный и рассудительный. Голос старого журналиста, подумал он. Может быть, это будет его последний честный поступок?
Но в основе всего лежала по сути дела человеческая совесть, убеждения, которые внушили ему давно умершие родители и учителя, имена которых он забыл. Если он хочет оставаться верным своей профессии, он не должен изменять её основам, которые сводились к короткой фразе: говорить правду и не думать о последствиях. Пламер поднял телефонную трубку.