Слабая рябь колебаний на границе ближайших шести порталов уровня Малхут — на уровне Брия их число вырастает в десять раз, и во сто крат на черном уровне Асия. Раньше я обратил бы на эту дрожь не больше внимания, чем обращает потомок Адама на дуновение ветерка от крыльев пролетевшей рядом бабочки. Сейчас же… О, сейчас эта дрожь клинком пронзает меня насквозь, всколыхнув потаенные глубины, и я стараюсь отозваться, пустив эхо через руины самого себя, ловя сладкий отзвук вибраций, — отчаянная попытка выжать из случайности хоть что-нибудь, напитать жалкое осиное тельце хотя бы крупицами милостыни.
Так пьяница переворачивает опустевший сосуд кверху донышком, моля судьбу о вожделенной капле.
Отчасти мне это удалось. Почти угасшая искорка замерцала снова, осторожно разгораясь. Нет, из этой искры не возгорится пламя, для пламени мне нужен Чистый Свет, подобный великому океану в сравнении с каплями росы, которые сейчас пролились на меня. Но все равно — спасибо тебе, неведомый благодетель, подаривший мне эти капли, крохи…
Подаривший?
Оставь надежду! — и скудные обрывки силы подтверждают еще раз: я прав, ничего не делается случайно.
Тому, кто пытается нащупать меня, просто интересно: что это за необычный золотой медальон висит на шее у жутковатого ребенка? Вот он и простукивает мое узилище по-своему, ища пустоты, так, как в совершенстве умел это некогда я, как при желании умеют делать Рубежные бейт-Малахи; и как отчасти — грубо, с трудом, будто слепец стучит клюкой о дорогу! — могут некоторые смертные.
Тому, кто пытается нащупать меня, просто интересно: что это за необычный золотой медальон висит на шее у жутковатого ребенка? Вот он и простукивает мое узилище по-своему, ища пустоты, так, как в совершенстве умел это некогда я, как при желании умеют делать Рубежные бейт-Малахи; и как отчасти — грубо, с трудом, будто слепец стучит клюкой о дорогу! — могут некоторые смертные.
Люди.
А я попросту поглотил, украл, присвоил часть направленного на меня чужого внимания!
Мной интересуется человек… человек?… вибрация слишком слаба и беспорядочна, чтобы…
— Экая у тебя цацка знатная, хлопче! Важная цацка! А внутри пчелка! — небось, батька сыну подарил?!
Свет. Но не тот, Истинный — обычный, солнечный. Довольно тусклый, ибо снаружи вечер; хотя после проклятого золотого сна и он кажется почти ослепительным.
Неподалеку — человек.
Раньше я его уже видел.
Как говорят смертные, «мы были немного знакомы».
Нелепые слова.
— Ой, мастерят же люди! Така краса! Прям як живая, хоч в улей… А може, хлопче, она у тебя еще и меду даст?
Нет, ведьмач. Нет, Рудый Панько, вожак местного Ковена, я не дам тебе меда. Щурься, не щурься, ухмыляйся в клочковатые усы, подмигивай — не дам. Тем более что ты сейчас не шутишь. Ты прекрасно понимаешь, кто перед тобой, ты ловишь отголосок тех вибраций эфира, которые я не сумел поглотить полностью. Для любого из Ковена, не говоря о его вожаке, телесный облик не имеет значения.
Ты ведь узнал меня, да, ведьмач?!
— Дай диду забавку, хлопче! Та дай глянуть, не отберу!
Мой сын в ответ отрицательно мотает головой и отступает на шаг назад.
— Ну дай, дид пасичник, дида пчелки страсть як любят!…
Молодец, сынок… не давай. Я не враг местному Ковену, вернее, не был врагом, когда мог; но такому, как этот дед, палец в рот не клади. Особенно если у тебя не осталось даже пальца… Может быть, вчера мне и было бы все равно, но теперь я готов платить любую цену, лишь бы выжить!
Потому что люблю жизнь не ради себя самого… за двоих люблю.
— Ишь, куркуль! — Панько шутейно грозит моему сыну сухим, словно из дерева вырезанным, пальцем; но следом не идет. — Ну ладно, як ся маешь, хлопче. Стой там, коли хочешь, я с твоим батькой и отсюда побалакаю!
Силен, старик! Не только узнал, но и понимает, что я его слышу. И даже, наверное, могу ответить. Могу? Или…
«Что, исчезник, дала тебе доля стусана под коленки? — ведьмач вдруг перестает улыбаться. Он молчит, скучают сердюки у крыльца, а я слушаю его молчание. — Маловато от тебя осталось, ох, все склевано-съедено! Но все ж таки признать можно. Панька не проведешь… Знаю, знаю, ты меня проводить и не собирался. Помнишь, говорил я тебе: зря ты к Ярине тогда подкатился, зря дите ей склепал… не поверил Паньку, вот с того твои напасти и приключились. Опять не веришь? Ну и не верь себе на здоровьице! Давай так: баш на баш, ты мне пособишь, я тебе, глядишь, чего измыслю! А надо мне от тебя вот что: ночью сегодня, опосля полуночи, поглянь, что в коморе у панночки пришлой твориться будет. Просто поглянь, а потом раскинь умишком. То тебе не в тягость, а мне в корысть. А я в долгу не останусь! Много не обещаю, но кой-чем пособлю. Ну як, по рукам?…»
Молчу.
«Чую, по рукам. Вот и Слово тебе на закуску; дня три на нем в небесах кружлять сможешь!» — и Панько на одном дыхании выдает неразборчивую скороговорку, от которой сердюки-караульные начинают похабно хохотать, а все мое осиное тело насквозь пробирает озноб.
Действительно, дня на три хватит.
Одно жаль: согласись я помочь ведьмачу в надежде на будущую ответную помощь, не согласись — сути дела это не меняет. Скрыть-то я от него ничего не смогу. Вот и сейчас: стоило мне только подумать, что я хочу ответить ему — а он уже знал мой ответ наперед.