И на каком это наречии бурсак с ним столковался? Неужто на латыни?
* * *
Пан писарь не ошибся. Хведир действительно оказался в подвале, около пленника. Тот лежал на лавке, а бурсак, пристроив поудобнее раненую руку, сидел на колченогом табурете и что-то тихо ему говорил. Страхолюда молчал — слушал и, похоже, понимал.
Увидев Ярину, Хведир махнул здоровой рукой — мол, не мешай, погоди чуток. Пока девушка соображала, обидеться или в самом деле погодить, заговорил Хвостик. Девушка не стала прислушиваться (больно голос страшен!), но отчего-то почудилось, что речь чернобородого стала иной, не такой, как прежде. Или в самом деле знакомое наречие нашли?
— Ладно! Потом!
Бурсак встал и негромко выдал пять-шесть слов на неведомом языке. Заризяка понял — кивнул и даже усмехнулся. Видать, и вправду — столковались!
— Ты чего, Ярина?
— Как — чего?
Кажется, следовало все-таки обидеться. Ведь не только к пану писарю зашла, но и к этому невеже. И о здоровье справиться, и просто — потолковать. Ведь друзья же!
— Тут интересное дело, Яринка… Ну, хорошо, пойдем! Я тебе такое расскажу!
Они прошли не в залу, дабы не беспокоить пана писаря, а на второй этаж, в маленькую комнатушку, где и жил пан Еноха-младший. Точнее, не жил — на постое стоял в редкие приезды из коллегии. Ярина опытным глазом отметила паутину в углах, пыль на книгах — и только вздохнула. Беда, когда мамки нет! Пани Еноха два года как преставилась, а свою мать Ярина и не помнила.
Плох дом без женской руки!
Хведир скинул с кресла какую-то книгу в треснутой кожаной обложке.
— Садись!
Сам он пристроился прямо на лежанке — тоже заваленной фолиантами. Ярина вновь вздохнула: ну и раззор! Она бы тут враз порядок навела! Мыши бы — и те каждое утро на перекличку строились!
— Служанку позвать нельзя? — не утерпела она. — Как ты тут живешь, Хведир?
— А как? — парень удивленно оглянулся. — Все на месте, под рукой. Служанок я и на порог не пускаю. Перепутают все, я и до лета не разберу!
— Ничего, матушка попадья тебя быстро к порядку приучит! — хмыкнула девушка, не без злорадства отметив, как вздрогнул Хведир-Теодор — будто мороз ударил. Или в доме похолодало?
Она хотела для начала спросить о ране, о том, не болит ли, не ноет по ночам, но любопытство пересилило.
— Так как ты с ним говоришь, с разбойником этим?
Хведир усмехнулся, почесал кончик носа:
— Ты не поверишь! По-арамейски.
— По… По-каковски?
Поверить Ярина не могла — хотя бы потому, что не ведала: есть ли вообще на белом свете такой язык — арамейский?! Но и не верить тоже вроде не с руки. Мало ли языков на свете?
— Понимаешь, батька с ним говорить пытался, Агмет, слуга твой — и все напрасно. Я тоже вначале по-латыни заговорил — без толку. А потом вспомнил — пергамент! Ну, тот, что нам пан Рио показал?
Девушка кивнула. Пергамент с золотой печатью был сдан пану писарю и торжественно заперт в большой сундук, что стоял в углу горницы.
— Я подумал: а если по-эллински попробовать? Ну, по-давнегречески. Там, правда, койне, это посложнее, но у меня есть Пиярская грамматика, ее для отцов-василиан издали.
Хведир увлекся, заговорил быстро, горячо. Ярина невольно улыбнулась. Чему только ни учат в коллегии этой? А зачем? Быть парню попом — здесь в Валках, а то и в селе, если места не сыщется. С кем он на койне говорить станет, с отцом Гервасием?!
— В общем, греческого он тоже не знает. Но койне не совсем язык, это смесь, суржик, вроде как у нас в Белгороде говорят — и наша речь, и московская. Так вот, некоторые слова он понял — арамейские.
— Так что это за язык? — перебила девушка. — Вроде этого… армянского?
Об армянах она слыхала и даже раз видела — в Глухове, на ярмарке.
— Вроде, — засмеялся Хведир. — Только другой. Ведай же, Ярина! Ибо глаголили на нем в часы давние, библейские! Арамеи суть племя, с давними вавилонянами в родстве сугубо состоящее. Сам Навуходоносор, о коем в Завете Ветхом…
Увесистый щелчок по лбу заставил бурсака умолкнуть.
— В следующий раз окуляры разобью, — невозмутимо сообщила девушка, подув на костяшки пальцев.
— Окуляры — не надо! — вздохнул Хведир. — Ну, я и говорю: древний язык. Вроде бы Евангелие, которое от Матфея, вначале было написано по-арамейски, только потом его на греческий перевели. Ну, арамейский я почти не знаю, и он, пан Хвостик, тоже — вслепую бредет, но все-таки объяснились.
— И поэтому ты на него не будешь в суд подавать? — не удержалась девушка.
Да, не быть бурсаку черкасом! Настоящий черкас сперва врагу шаблюкой башку с плеч снимает, а после об имени-племени спрашивает!
— Какой суд! — парень даже рукой махнул. — Я сам под нож полез. К тому же он слуга, его дело — пана своего защищать. С пана и спрос.
С этим Ярина была вполне согласна.
С пана и спрос.
С этим Ярина была вполне согласна. С куда большей охотой она бы увидела в подвале самого пана Рио. Вспомнились нелепые слова, что на пергаменте написаны. Герой! Хорош герой, младеней ворует!
— Так откуда он родом, Хведир?
Бурсак улыбнулся, поднял вверх палец:
— Ведай же, что сия тайна — велика есть. Однако же при должном рассмотрении и особливом сопоставлении…