— Хведир, ты б помог панне сотниковой вниз спуститься, — консул наконец разгибает спину и поднимается на ноги.
— Под пули? — мрачно огрызается бурсак, блестя окулярами. — Раскомандовался, душегуб?! Гляди, из пистоля стрелю!
— Не хочешь, как хочешь, — Юдка на удивление покладист. — То-то сотник Логин обрадуется: прибыл в гости, а писарчук Хведир от отца родную дочку прячет! Как мыслишь, чем наградит?
Ответа он не ждет.
Ответ написан на лице бурсака.
Ответ написан на лице бурсака.
* * *
В зале горели факелы и редкие свечи — освещая исковерканные пулями стены и окна, скалящиеся осколками выбитых стекол. Посреди зала, прямо на руинах, что были совсем недавно роскошью обеденного стола, красовалась здоровенная бричка. Похабно торчал, задранный вверх, ребристый ствол незнакомого оружия. В углу фыркали, били копытом насмерть перепуганные кони, которых распрячь-то успели, а вот вывести из зала во двор — нет.
Не до того сейчас было сотнику Логину и его черкасам! Радостно гогоча, обнимались они с братьями Енохами, лупили друг дружку по плечам, аж пыль столбом! А сам сотник дочку свою на руки подхватил — да так и закружился волчком по зале, вокруг брички, еще больше пугая лошадей!
Сале даже завидно стало: вот ведь радость у людей! И плевать им, что земле под ногами, небу над головой считанные дни, если не часы, жить осталось. Скажи им сейчас тот каторжник в терновом венце, который у веселого Стася на стене вверх ногами висел, что вот допляшут, дорадуются, и пожалуйте на последний суд — в лицо ведь рассмеются…
«А ведь я когда-то тоже умела так. Забыть обо всем, и — головой в омут, когда есть только «здесь» и «сейчас», только ты и он, когда сбывается небывалое, когда — вольному воля… Неужели это и впрямь была я?! Неужели это возможно снова? Хоть на миг! на малую чуточку!…»
«А ты как думала? — ответила та, что таилась внутри Куколки. — Или даже на краю бездны станешь лгать и притворяться?! Игры закончились, сестра. Время нарушать запреты. Время жить, жить и умирать. Но — самой собой! Поняла, глупая?!»
И Сале молча кивнула.
Кокон трещал по швам. Куколка стремительно превращалась в бабочку. Еще немного — и…
— Ярина! Яринка моя! Живая! — орал во всю глотку между тем счастливый Логин. — А я, старый дурень, уж думал — ты с боженькиного рая за нами явилась! Так это тебя нам за спасение душ христианских благодарить да славить надо?!
— Не ее, — голос консула Юдки разом отрезвил всех. — В первую голову вот их двоих славьте. И не скупитесь, панове: им любая слава мала…
Юдка бережно опустил Денницу на скамью, вытер пот с детского лба, и только тут до Сале Кеваль дошло, что черкасы попросту НЕ ВИДЯТ беспамятного мальчишку! Да и только ли его?
На этот раз она опередила консула.
Тени вновь отшатнулись прочь — и всем явилось: распростерт на полу длинный, нескладный каф-Малах, Блудный Ангел, исчезник из Гонтова Яра. А рядом, на скамье: чудной мальчишка в ореоле из тумана сизого.
Отец и сын.
— Вот им, панове, в ножки кланяйтесь. Себя не пожалели, а вас, добродии, за шкирку выволокли!…
— Померли, никак? — шепотом осведомился один из черкасов, с головы до ног обвешанный взрывными зарядами.
«Бомбами» — вспомнила женщина нужное слово.
— Живы, Дмитро, живы… Но близко к краю прошлись, не сглазить бы! Пуп надорвали за ваше здоровьице. Гнить бы вам, панове, на Околице, до скончания веков, аминь… Ну и мы с панной Яринкой подсобили самую малость.
«Самую!… малость…» — гулко ударило эхом в стены. Пошло метаться по углам. И услышали люди в душах своих тайное шептанье:
«Видел я сынов восхожденья, и мало их. Если их тысяча — я и сын мой из них. Если их сто — я и сын мой из них. Если двое их — это я и сын мой.»
Услышали и ответное:
«Могу я избавить весь мир от суда с того дня, когда я был сотворен, до нынешнего.
«
Услышали и ответное:
«Могу я избавить весь мир от суда с того дня, когда я был сотворен, до нынешнего. А если отец мой со мной — со дня, когда был сотворен мир, до нынешнего. А если будут товарищи наши с нами — от дня сотворения мира до конца времен…»
Первым молча поклонился, сняв косматую папаху, тот самый черкас, что «Померли?…» спрашивал. Следом и остальные стали кланяться. А сотник Логин стоял-стоял, да и ударил шапкой об пол.
Плюнул в сердцах:
— Дожил! За дочку душу продал, хлопцев растерял, будто лузгу жеваную, слово черкасское ногами топтал! — а теперь еще чортова семейка да жид-капосник с того света вытащили!
И захохотал Логин Загаржецкий, сотник валковский. Так захохотал, что частые слезы из глаз брызнули. Через минуту хохотали уже все — и черкасы, и консул Юдка, и даже Сале не удержалась.
Один только чумак Гринь испуганно примостился на краешке скамьи. Сидел рядом с беспамятным братцем, вовсю таращился на творящееся в зале беспутство.
Не знал: радоваться? горевать ли?
— Так что ж мне теперь: тебя, Юдка, к себе в сотню есаулом брать? К Шмальку в друзяки?! А чортячий кагал — не иначе как в хорунжие?! — выдавил сквозь смех Логин. — То-то славное войско выйдет! Все турки кто со страху, кто со смеху передохнут!
— В есаулы! славно! — ухмыляясь в ответ, консул то гордо подбоченивался, то закладывал большие пальцы за отвороты жупана. — У Мацапуры-Коложанского сотником надворным был; у тебя, пан Логин, есаулом стану! Сала наемся, горелки напьюся, с девкой налюблюся — и в народные комиссары!