Не вернулись.
— Ой, як же вы, панове-молодцы, ой, як вы вставалы,
Що вы свое товариство на веки втерялы?
Становились, пане гетьмане, плечом об плече,
Ой, як крикнуть вражи ляхи: у пень посечем!
И предок сотников, Захар Нагнибаба, тоже не вернулся. Нашел свою смерть удалой черкас у переправы через Стыр, где легли три сотни справных хлопцев полковника Бартасенко. Только шаблю-«корабелку» сыну передать успел — ту, что Яринка носить любила…
— Ой, що ж ви, панове-молодцы, що за здобыч малы?
Малы коня у наряди, та ляхи однялы!
Зима прийшла, хлиба нема, тож нам не хвала;
Весна прийшла, лес розвила, всих нас покрыла!
Недобрая песня! Говорят, ночами лунными до сих пор встают на том поле тени погибших. Не упокоились черкасы под высокой травой…
— Да будет вам, хлопцы, будет! — не выдержал пан Логин. — Или повеселей чего не помните?
Переглянулись: Забреха с Громом, тот — с есаулом.
— Эх, яблочко! Крутись, история!
Что Совдепы нам, что Директория!
Эх, яблочко, да на тарелочку!
Выходи, кадет, на перестрелочку!
Тьфу ты! И когда только наслушаться успели?
Слева смешок — не иначе, весело стало поганцу Юдке! Губы усмешкой кривит, бороду оглаживает.
Еле сдержался сотник. Не закричал, не выхватил «ордынку». Нет, иначе надо!
— Ондрий! Ондрий Микитич! А ну-ка дай мне свою шаблю. С ножнами.
— Но… Пан сотник!
— Кому сказал!
Пока верный есаул, ругаясь вполголоса, ножны с пояса снимал (понял все, умен черкас!), пан Логин много чего успел передумать.
И все к одному сводилось. Верно он делает!
— Держите, пан сотник!
Поймал, не глядя, тяжелую шаблю — и так же, не глядя, кинул.
Налево.
— Словил, душегуб?
Не стал отвечать Юдка. Засмеялся только.
— Ну, поехали!
— Пане сотнику!!!
В три голоса закричали хлопцы, но пан Загаржецкий только бровью дернул.
— Цыть! Мое то дело! Ты Ондрий — за старшого. Если чего — Богу молись да Окно клятое ищи! Понял ли?
Ответа и слушать не стал. Ударил коня канчуком.
Далеко отъехали. Уже и тачанку-чортопхайку не видать, и зверей тех дивных (узнать бы, что за твари?). Остановился сотник, оглянулся.
Все то же! Дорога, горы, сосны по склонам лепятся.
— Подходит ли место, пан Юдка?
— То в самый раз, пан Логин.
Соскочили с коней. Хотел пан Загаржецкий сразу же за «ордынку» схватиться, да передумал — на ворога взглянул.
Взглянул — удивился.
— Что не так, пан сотник надворный? Или труса спраздновал?
Спросил, чтобы жида клятого перед боем разозлить. Да не разозлился Юдка. Молчал.
Странно молчал. И в глаза не смотрел.
Юдка Душегубец
В какой миг я становлюсь рабом заклятия? Кто скажет? Как выхвачу шаблю? Как зазвенит сталь о сталь?
С какого мига я НЕ МОГУ МИЛОВАТЬ?
Сейчас он убьет меня. Или я убью его.
И все?
Вся жизнь — ради этого? Ради этого содрогнулись сфиры, встретились Смерть, Двойник и Пленник, чтобы выполнить неведомый мне Великий Замысел? Ради этого мы проехали вокруг всего Мира Б-жьего?
Нет!
Не хочу!
Я, Заклятый, я, Иегуда бен-Иосиф, Юдка Душегубец, больше не хочу никого убивать.
НЕ ХОЧУ!
И пусть Святой, благословен Он, Б-г Аврааама, Ицхака и Иакова, Г-дь несчастного народа моего, делает, что хочет, со Своим недостойным рабом.
Шма Исраэль! Адонаи элегейну, Адонаи хап…
Логин Загаржецкий, сотник валковский
Рубить? Так ведь шабли даже не выхватил! Скрипнул зубами пан Логин. Скорее, триста чертей тебе в душу! Столько ждал, терпел столько, через себя переступал, гордость черкасскую топтал…
Молчал Юдка. Томилась есаулова шабля в ножнах.
Поразился даже сотник. Или вправду струсил, душегубец? Крепился, а как час настал — вывернулось наружу нутро жидовское, торгашеское? Неужто на пале дергаться слаще, чем с шаблей в руке помереть?
Не выдержал, сплюнул.
— В глаза смотри, людожер! В глаза! На смерть свою смотри!
Поднял голову Юдка. И отшатнулся пан сотник от его безумного взгляда.
Молотом застучала в висках кровь. Хватит! Долго терпел!
— Сейчас, жиду… еврею, то есть, отченаш святой читать буду. Дочитаю — и надвое тебя развалю. Понял ли?… Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя Твое…
Молчал Юдка. Безумные черные глаза смотрели прямо на сотника. Так смотрели, что чуть не сбился пан Загаржецкий.
— Да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко же на небеси, так и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь…
Уже не говорил — шептал.
И страшно стало отчего-то. Словно недоброе дело творил.
— И оставь нам долги наши, яко же оставляем мы…
— Батька! Батька!
Дрогнула земля. Черной кипенью подернулось небо.
* * *
— …Батька! Чуешь меня? Чуешь?
Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи
Во дворце началась «паника». «Паника» — это когда бегают и кричат. «Паника» — это плохо.
Я не виноват. Я никому не говорил про пленочки. Только братику.
Братик сказал, что прилетел Аспид. Сказал, что Аспид скоро съест солнышко. Я хотел сказать, что солнышко нельзя съесть. Оно большое и горячее. Оно далеко. Но я не сказал.
Мы с братиком пошли смотреть на Аспида. Мы смотрели на площади, где под ногами красивые картинки. Сегодня все их топчут и даже ноги не вытирают. Все смотрят на Аспида.
Аспид еще маленький. Он черный, он летает возле солнышка. У него есть хвост.
Братик сказал, что Аспид прилетел наказать всех за грехи. И его тоже, потому что он — «иуда».