Ярина и вовсе слушать перестала. Вдруг показался ей Дикий Пан шкодливым мальчишкой, что хвалится кошками умученными.
Тот словно понял — сам себя оборвал.
— Умна, умна ты, панна сотникова. Видишь — пустое болтаю. Не для того пригласил.
Сгинула улыбка. Потемнели глаза.
— Посмотри-ка ты, Ярина Логиновна, на ясное солнышко!
Что? Или ослышалась? Или опять Дикий Пан шутит?
— Погляди, погляди!
От его взгляда враз мурашки по коже побежали. Никак в последний раз посмотреть приглашает?
Ладно!
…Ударил в глаза желтый огонь, ударил — ослепил. Закрыла веки — а все одно желтое пятно плавает.
— Не открывай глаз-то, панна сотникова. Пройдет скоро. Не открывай — и меня слухай. Лето сейчас, солнце здесь жаркое, жарче нашего. Жарче — и ярче. Не иначе, на полдне мы, вроде как в Берберии. Какой дурень на солнце будет смотреть?
Подняла веки Ярина, а перед глазами все одно — пятно желтое плавает. Помотала головой. Не проходит.
— Да вот нашелся дурень такой, что на солнце смотреть стал. Может, догадаешься, кто?
Догадалась. И диву далась. Что это с Мацапурой? Или в коллегиум поступить решил, звезды считать? Говорил Хведир, что есть такие. Ходят в балахонах темных, трубы зрительные таскают.
— То присядем, панна сотникова.
— То присядем, панна сотникова. Нечего тебе ногу томить.
Взял под руку — не сопротивлялась даже. Поняла — не в вежестве притворном дело. Что-то случилось. Иначе не стал бы Дикий Пан на солнце глядеть!
Сели тут же — в высокие кресла, что вроде как на помосте стояли. Неудобные кресла, жесткие. Мацапура долго устраивался, по сиденью елозил. Устроился. Хмыкнул, ус крутанул.
— А знаешь, Ярина Логиновна, что это за места? На сих креслах только кнеж пребывать право имеет. Ежели, стало быть, в гости заглянет, тут его усаживать должно. Так что, я — на кнежском сиденье, а ты — вроде как кнежна!
Хохотнул. Хихикнул. Подмигнул. И вновь подивилась Ярина. Ну точно, мальчишка! Хведир, тот тоже, как мальцом был, все норовил за батьковским столом усесться да окуляры пана писаря на нос нацепить.
— Так что, мы с тобой с сего дня — злодеи державные. Эх, было бы время, я бы не сюда, а на самый трон пана Сагора взобрался! Жестковато, говорят, да ничего!
Помнила тот трон Ярина. И трон помнила, и кнежа, что за него цеплялся, кровью исходя. А славно бы у того трона самого пана Мацапуру приветить! Чтоб так же кость хрустнула да жилы лопнули. И чтобы перстень…
Перстень! Камень кровавый!
Даже испугалась. Поглядела — замерла.
Кровавым огнем горел самоцвет на груди пана Мацапуры-Коложанского. Горел, переливался — словно подмигивал.
«Пойдешь ко мне на цепь?»
Ах, чародеи-химерники! Колом бы осиновым вас!
То ли взгляд ее перехватил Дикий Пан, то ли просто — почуял.
— Чему дивишься, Ярина Логиновна? То прикраса фамильная, от батька моего Леопольда досталась. Сперва был тут белый камень-диамант, только потерял его батька в городе Париже. Потерял — да другой вставил. Рубин этот, панна сотникова, из самой Индии привезли, из страны Кашмир.
Спокойно сказал, невзначай словно. Сказал, а сам взгляд от лица ее не отрывал. Будто испытывал.
Хотелось Ярине об узнике седобородом спросить да о площади Гревской, что в том Париже-городе, но — смолчала. Успеется! Будет час — все Дикому Пану припомнит. И пана Станислава тоже!
Поерзал пан Мацапура по креслу. Поерзал — успокоился.
— Ну, слушай, Ярина Логиновна. С безделицы все началось. Три дня тому разголос по местечку прошел, будто на закате искра возле солнца сверкнула. Сверкнула — да и погасла. Поговорили — забыли. А я вот, не забыл.
Помолчал Дикий Пан, пальцами толстыми по подлокотникам побарабанил. Будто слова искал.
— Сам дивился: с чего такую безделицу помню? А потом на ум пришло: «Искрой, пятном, хоботом, а после — столпом». Вроде загадки детской. Не слыхали ли, панна сотникова?
Покачала головой Ярина. Не слыхала. Не любила она загадок. Одно поняла — не шутит Мацапура. Не шутит — и на солнце смотреть не зря заставляет.
— Книга такая есть — «Рафли» зовется. Чернокнижие сугубое, даже мне порой тошно. Да только вот читывал я там некое повествование — про Аспида, что землю сгубить хотел в годы давние. Вот с того и запомнил — про искру, про пятно да про все прочее…
Встал Дикий Пан, шеей повел, словно бы душно ему было. Будто бы схватил кто за шею его бычью.
— Послали того Аспида аггелы некие, самим Сатаной назначенные. А чтоб до времени не увидели губителя, возле самого солнца спрятали. Только и можно было заметить, что искру на закате. А через дней несколько…
Только сейчас и догадалась Ярина крест сотворить.
Ишь, кого помянул, людоед!
— Или пан Сатаны испугался? — не утерпела она. — Чего ж слуге хозяина своего бояться?
Моргнул Дикий Пан, брови высоко поднял. Вот-вот рассмеется. Да только не стал смеяться.
— Дура ты, панна Ярина! То мугыри пальцы гвоздем колют да заполночь на печь лезут, чтобы душонку свою продать. Пропадают — и зазря. Сатане-то до них и дела нет. Ты хоть Библию читала?
И вновь перекрестилась панна сотникова. Сперва Врага, после — Писание Святое оборотень поминает. Неведомо, что хуже!
— Сатана, которого должно Противоречащим звать, Богу отнюдь не ворог. Или Иова Многострадального книгу не помнишь? «И был день, когда пришли Сыны Божии предстать пред Господа; между ними пришел и Сатана.» Поняла? Пришел он среди ангелов, потому как сам — ангел! К Господу приходит и от него наказы получает. Ты, Ярина Логиновна, попов меньше слушай. Вредно это!