Пока крестили да молились (ой, смех!), я потихоньку в сторону отошел. Все ясно — караван. Не иначе, заблудились, свернули на Околицу, да в недобрый час на заставу нашу налетели.
Прочь Тени!
Оглянулся, всмотрелся…
Нет, не видно Окна. А интересно бы знать, откуда ехали бедолаги. Это ж где сейчас из аркебуз стреляют? И где такие верблюды травку щиплют?
— Панове! Да тут припасу — море Черное! И горелка, горелка!
— Гур-р-р-ра-а-а-а!
Да, кому что, а курци — просо!
* * *
— Пей, пей, жиду! За погибель свою пьешь!
Пью!
Тем более не горелку, не медовуху даже — мадеру. Настоящую. Пил я мадеру у пана Станислава, да куда ей до этой!
Табор разбили тут же. Только трупы подальше унесли да камнями завалили. И вправду, трудно сдержаться. Мясо копченое, рыба, сухари, фрукты. И мадера, конечно. И печенье даже — на закуску.
Гей, наливайте полные чары,
Щоб через винця лилося!
Щоб наша доля нас не цуралась.
Щоб краще в свити жилося!
Славно поют! А ведь действительно, не чурается их доля! Или кто-то Там решил, что не написано им на роду среди этих гор помереть? Выходит, я Б-гоборцем стал?
Оглянулся, осмотрелся — нет пана морока. Спрятался! А жаль, хотелось ему напоследок вопрос задать. То есть не вопрос. Вопрос я уже знаю. И ответ знаю. Просто интересно, зачем ему надо, чтобы я, Иегуда бен-Иосиф, НАРУШИЛ ЗАКЛЯТИЕ?
— Вот так, жиду! Голодом заморить нас решил? А хрен тебе, пейсатый!
— …Сказала мышка, кушая сало в мышеловке. Смачного, пане Свербигуз!
Сходится! Сходится все! Потому и мне медальон дали, потому и хотел каф-Малах блудный, чтобы я, тот, кому нельзя миловать, черкасам валковским путь к спасению указал!
Да только зачем это ему?
ЗАЧЕМ?
Вот ведь загадка! И что обидно? Помру — а ответа не узнаю…
— То иди-ка сюда, пан Юдка!
Ну все! Иду!
Пан Логин уже не походил на буйвола. Не иначе, тоже мадеры хлебнул. С кварту — а то и с полведра.
— Ты это, жиду… Того… Прежде чем рубать тебя, сукина кота, буду, взгляни.
Хорошее начало! Ладно, поглядим. Да чего тут глядеть? Карта, от руки исполнена, сверху вензель, вроде как литера «К» с короной королевской. Дорога, а вот и город. Город Cuzco. Как? Кузко? Или Куско?
— Ты не туда, Юдка, смотри! Ворота видишь?
И вправду! Ворота, да не одни!
…В самом низу — вроде как горы, и дорога меж них вьется. Вьется — в ворота упирается. А дальше… А дальше черта через всю карту, вроде молнии. И… Еще одни ворота. А из ворот — дорога. В Куско.
Вэй, что-то знакомое! Или читал, или рассказывал кто. Далеко город этот! Было дело, брали его приступом паны в темных латах с аркебузами…
— Смекаешь, жиду? Не просто шли! По мапе. Спешили, видать!
Спешили — а все одно на Околицу попали. Ай, интересно! Мы шли, они шли… Что это с Рубежом?
То есть как это, что?
Усмехнулся я.
Ухмыльнулся даже. Ухмыльнулся — до медальона золотого дотронулся. Незаметно.
Паны дерутся — у хлопов чубы трещат. Малахи воюют — Адамовы дети по Околице шныряют.
Вэй, любопытно!
Хотя, если задуматься, все понятно станет. Раз война, значит, первым делом все дороги перекрыть должно. Вот и перекрыли. Вроде как в осаду взяли.
— Не лыбься, не лыбься, Юдка! Лучше скажи — надумал?
Просто спросил, без злости. Словно ответ знал.
— Надумал, пан Логин. Не знаю я нужное Окно. Я знал бы — все одно не сказал!
Кивнул, задумался.
— И никого тебе не жалко? Или в Бога не веришь? Ведь мои хлопцы твоих родичей не рубили. Это ты, пес кровавый, наши семьи резал да жег! Неужто до сих пор кровью не упился? Ведь и у тебя душа есть!
Просто сказал — как и спрашивал. Да так просто, что захотелось волком февральским завыть. Или я в самом деле вообразил себя Святым, будь трижды благословен Он? Кто я, чтобы чужое племя карать до седьмого колена? Невинных, ни мне, ни родне моей зла не сделавших?
И ударил мне в лицо смрад плоти горящей, и встала перед глазами раскисшая от дождей дорога…
Зачем Ты послушал меня, Г-ди?
Зачем?
Почему я не умер тогда, возле уманских ворот, и не приложился к предкам своим — безгрешный, кровью чужой не замаранный? Зачем Ты позволил мне стать бездушным чудовищем, Левиафаном, Юдкой Душегубцем, убийцей и слугой убийц?
Зачем, Г-ди?
Молчало серое небо. Молчала серая земля.
Поздно жалеть, Иегуда бен-Иосиф, сопливый мальчишка из распятой Умани. Поздно! И винить некого.
Я посмотрел ему в глаза. Посмотрел, отвел взгляд.
— Нет у меня души. Рубите!
Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи
Я пошел к братику. Я сказал, что пленочки порвались. Он не понял.
Я стал искать злую тетку. Я ее нашел. Я рассказал про пленочки. Она поняла и испугалась. Мы пошли к дядьке Князю.
Дядька Князь весь вытек. Он не светится. Он темный. Он скоро умрет. Я хотел сказать ему, но не сказал. Он будет плакать. Я сказал про пленочки. Он понял.
Дядька Князь стал говорить тетке другие слова. Он думал, я не понимаю. Я понимал. Я сказал, что другие слова не нужны. Они удивились. Дядька Князь сказал, что я могу послушать. Я слушал. Я думал.
* * *
Красивый человек учил меня ездить на лошадке. Лошадка добрая. Она красивая. Я учился. Я сказал красивому человеку, что, когда вырасту, научу его летать, если он захочет. Он смеялся. Он веселый. У него есть своя девка, о которой он все время думает. Я хотел рассказать ему об Ирине Логиновне Загаржецкой, но он испугался. Он сказал, что она — Глиняный Шакал, и что ее сбросили с высокого дома. Я смеялся. Я знаю, что ее ниоткуда не сбрасывали. Она у доброго дядьки.