Доберется! Десять верст — голой, по морозу!
— Быстрее! — повторил я, и, не оглядываясь, пошел к лошадям. В уши вновь ударил крик — ударил, оборвался.
Все!
Отплясала!
У лошадей скучал постовой, не иначе, проклиная свой удел; неподалеку кулями лежали связанные гостьи. Эти еще попляшут в замке, жаль, мы не увидим…
— Вот она, пан сотник!
Тогда, в хате, я не успел толком рассмотреть невесту. До того ли было? Теперь… Теперь смотреть на нее не хотелось. Девка как девка, только на голове не венок — очипок с завязанной лентой. Как раз завязывали, когда мы вошли.
— Ты Оксана? Невеста Гриня Кириченко?
Она не ответила. В глазах была пустота — такая же, как у той девки.
— Сомлела она, пан сотник!
Я пригляделся. Не сомлела — хуже. Ее вытащили из хаты прежде, чем мы взялись за шабли, но и того, что она видела, хватило.
— Да ничего, пан сотник! Чумак не в обиде будет!
Михал вновь ухмылялся. И вправду, забава — невесту из-под венца увезти! Невесту увезти, жениха под потолком на собственном кушаке подвесить…
Белые губы шевельнулись, в глазах промелькнуло что-то осмысленное, ясное.
— Ироды! Ироды…
Ее разум уходил — в темную глубину, в пропасть, откуда нет возврата. Да, не порадуется Гринь! И она не простит. Ведь там, в хате, вся ее родня осталась!…
— Отойдите! Все! На двадцать шагов! Живо!
Хлопцы удивленно переглянулись, Михал хмыкнул. Нетерпеливо заржали кони — застоялись, пора ехать…
Я подождал, прикрыл веки.
Прочь, Тени!
Теперь перед глазами была белизна и неясный размытый силуэт с темным пятном возле сердца.
Ее душа — и ее безумие.
Страх можно прогнать, но это не страх, это хуже.
Значит, обычные средства не годятся. Остается одно — Имя Тосефет, Великое Добавление. Клочья чужой души прогонят безумие, станут частью ее самой…
Да, станут. И больше не будет Оксаны, чумаковой невесты. Будет кто-то другой… и Оксана.
Теперь — не спутать, правильно подобрать слова. Когда-то раввин Лев из Праги пошутил: наклеил бумажку с Именем на обычную глиняную кадку — и получил голема. И мой хозяин тоже пошутил — сотворил пана Пшеключицкого. До сих пор не знаю, из чего — из кадки, из бревна или из свежего трупа. Удобно — за креслом стоит и золота не просит!
Пора!
Слова проступали на белизне — угловатые черные буквы. Справа налево, одна за другой. Чернота исчезала, сменяясь серостью. Словно кокон охватывал душу.
Есть!
Теперь последнее, но очень важное.
Я открыл глаза. Белизна исчезла, исчезли черные буквы. Передо мной стояла кукла — живой голем с пустыми глазами. Нижняя губа отвисла, в уголке рта скопилась слюна…
— Панночка Оксана!
В глазах что-то блеснуло. Она вспомнила свое имя.
Пока — только имя…
— Ты — Оксана, невеста Гриня Чумака. Ты его очень любишь. Скоро твоя свадьба. Поняла? Если поняла — кивни!
Голова дернулась — деревянно, мертво; и я вновь вспомнил пана Пшеключицкого. Такое и пан Станислав может. Но что толку от голема?
— Пани Оксана! Сейчас я досчитаю до трех, и ты проснешься — веселой, радостной. Скоро ты встретишься с женихом, но слушаться будешь только меня. Поняла? Если поняла — кивни.
Голова снова дернулась. Посмотрел бы сейчас пан Григорий на свою невесту!
Теперь — последняя часть Имени. Та, что неведома пану Мацапуре. Его надо читать, глядя прямо в глаза. В пустые, широко раскрытые глаза новорожденного ребенка.
— А теперь… Один… Два…
— Где? Где я?
Голос звучал растерянно, но в нем не было страха. Я улыбнулся, любуясь делом рук своих. Та, что была Оксаной, снова стала ею. Почти прежней…
— Гратулюю вас, пани Оксана! Меня зовут Юдка, я — друг вашего жениха…
Она неуверенно улыбнулась, поглядела вокруг. Удивленно, не узнавая.
— Вечер добрый, пан Юдка! А где Гринь? Я хочу к нему!…
Ярина Загаржецка, сотникова дочка
— Панна сотникова! Панна сотникова! Гвалт!
Этого хлопца она не знала. Маленький, ушастый, мохнатая шапка на нос налезла, шаблюка по снегу волочится. Ну и воин!
— Гвалт!
Этого еще не хватало! Весь день в седле, устала, коня заморила, думала, хоть в Валках спокойно…
— Гвалт, панна сотникова! Крамольника бьют!
Ярина вначале не поняла — какого еще крамольника? Но тут же вспомнила.
Лекаришка!
— И где ж его бьют, хлопче?
За что, спрашивать не стала. Валковчане — народ справедливый. Коль бьют, так за дело.
Парень моргнул и внезапно ухмыльнулся.
— А у Павки Гончара! За углом, тут близко.
Девушка вздохнула, провела рукой по лицу. Такой тяжелый день, а тут еще и гвалт!
— А без меня не разберетесь?
По довольному лицу недоростка поняла — не разберутся. Точнее, разберутся в лучшем виде — с паном Крамольником.
— Ладно!
Где живет Павка Гончар, она знала.
Точнее, разберутся в лучшем виде — с паном Крамольником.
— Ладно!
Где живет Павка Гончар, она знала. Да и не Павка он — давным-давно Павло Севастьяныч, и сынов у него двое, у каждого — кулаки с добрый гарбуз. Уж если они бить начали!…
Толпа оказалась небольшой — всего с три десятка. И парни, и молодицы, и детишки. Стояли кружком — смотрели.
Было на что.
На снегу лежала попона — старая, в дырках; рядом валялись синие шаровары с кушаком придачу и смушковая шапка. Хозяин всего этого добра находился здесь же — на попоне.
Без штанов.