— Пан Мыкола! Пан Мыкола! Да где же он?
— Петро! Чорт тебя забирай! Петро!
— Хведир! Пане бурсаче!
…И когда ИХ строй распался, прыснули жалкие букашки во все стороны. Резво бежали — как тараканы от огня!
— Пане сотник! Нема Енох! Ни Мыколы, ни Петра, ни пана бурсака! И чортопхайки нема — которая с гарматой!…
С тебя бы парсуну рисовать, пан есаул! Хорошо глазами лупаешь!
Пока бегали, пока кричали да черкасов по их глупым головам пересчитывали, я понял, что действительно пришел в себя. Настолько, что уже начал примериваться к брошенным в переполохе коням. Вот тот, вороной, с пистолями у седла. Или тот, в яблоках! Взлететь в седло, каблуком — в горячий, пахнущий потом бок!…
Я прикрыл глаза и вновь, в который раз, прогнал Тени.
Некуда!
Некуда бежать тебе, Юдка! И не потому, что нагнать могут!…
На этот раз подступали целой толпой. Медленно, скалясь, словно голодные псы. Шабли — в руках, в глазах — ненависть.
Ненависть — и страх.
А ведь они еще ничего не видели!
— А ну говори, потрох сучий, чаклун поганый, куда хлопцев девал?
Вэй, не то спрашиваете, добрые люди!
— Пане сотник! Пане сотник! Дозволь жида вщерть порубать! На клочья его, поганца! Конями разорвать!
…Рычали, хрипели, кривили рожи.
Смешно?
Да, пожалуй.
— Ух, морда собачья! Еще улыбается! Да чего мы ждем, панове?!
…Ну точно как те черкасы-разбойники, что в давние годы решили московского царя извести. Под самую Кострому забрались — да наткнулись на такого же, как я. Завел он их в самую волчью чащу…
Вот удивлялись, наверное!
— А ну, погодь! Погодь говорю!
Так-так, а пан Логин, кажется, что-то начал понимать! Или просто — почуял. Не зря же его сотником поставили!
— Вот чего! Ты, пан есаул, хлопцев возьми да назад проедь, сколько надо. Может, отстали Енохи? А ты, жиду, со мной говорить будешь!
* * *
Вода в ручье оказалась чистой — но горьковатой. Или это мне просто почудилось?
— Так что садись, пан Юдка! Садись — да рассказывай, все как есть!
Ага, уже «пан»! Того и гляди, скоро в пояс кланяться начнут!
Я присел на большой плоский камень и поглядел в небо. То есть в то, что здесь казалось небом. Для всех них оно серое…
— Вот чего, жиду! Или не обещал ты нас всех за свой клятый Рубеж переправить? Или не за то тебя с пали стащили?
— А потому поклялся ты своим разбойникам, что снесешь мне башку сразу же за Рубежом? — не выдержал я. — Думаешь, не знаю?
Смутился? Ну, не то чтобы смутился…
— К тому же через Рубеж я вас переправил.
Или пан сотник считает, что мы в горах Таврийских? А за пана Рио да за головорезов твоих я не в ответе. Рядом мы ехали — сам же видел!
— Врешь!
Темная от крови дурной лысина была, а теперь и вовсе — аж черной сделалась.
— Врешь, клятый жидовин! Чую — врешь! Как ехали — сперва ты, пан Юдка, спокоен был. Позавидовал я тебе даже, заризяке! Потом, как камень этот поганый сыпаться начал, ты, вражий сын, словно ополоумел. А теперь — зубы скалишь! Все ты знаешь, все! А ну, говори!
Напомнить бы этому гою, что все знает лишь Святой, благословен Он!
Я взглянул ему в глаза — безумные, полные мути. Так смотрит разъяренный буйвол.
— Говори! Куда братов Енох девал, сучий ты сын?
— Девал? — поразился я. — Или пан сотник не слышал? Сами поехали. Направо. Дорогу спросили — им и сказали!
…А неглуп пан бурсак, неглуп! Что-то понял — и не захотел бараном за паном Логином ехать. А может, и глуп — дурнее горшка в печи. Мало ли кто его с братьями да с паном Рио направо позвал? Поди, уже камнем стали!
— Хм-м… — сотник потер подбородок, нахмурился. — Как спрашивали — слыхал. И как отвечали — тоже. Да только кто? А ну, говори, а то, клянусь Матинкой-Заступницей, развалю тебя шаблей от кипы твоей жидовской до срамного места!
Кто? Самому бы знать!
Я вновь поглядел на то серое, что здесь было небом. А почему бы и нет? Наверное, тому москалю, что черкасов в глушь зимнюю завел, тоже выговориться хотелось!
— Сперва пан Загаржецкий должен что-то увидеть.
Я закрыл глаза. Прочь Тени!
Прочь!
Теперь — Имя Голодных Глаз. Может не получиться, может не хватить сразу на меня и на этого гоя…
Имя!
Белый огонь — дальний отсвет пламени Эйн-Соф.
Пора!
Медленно, осторожно я прикоснулся к его плечу…
— Матинка божа! Да чего ж это?… Христос-Богородица!
Увидел! Увидел то же, что и я — Истину.
…Ни скал, ни сосен, ни серого — черная тьма, холодная, бездонная. А посреди нее — тонкая, словно нить, дорога…
— Убери! Руку убери, клятый колдун! Чтоб тебя!…
Но я не спешил отпускать пана сотника. Ему нужен ответ?
Вот он — ответ!
* * *
— Выпьешь, пан Юдка?
— Выпью.
В его филижанке была не сивуха — настоящая вудка. Такую только в погребах пана Мацапуры сыщешь.
Вэй! И где те погреба? И где тот пан?
Пан сотник валковский больше не спешил с расспросами. Сидел, головой лобастой мотал. Я не торопил. Уж кому незачем спешить, так это мне. На палю да под шабли всегда успею!
— То… То не ад, как думаешь, жиду?
— Не ад, — вздохнул я. — Шеола, говорят, и нет вовсе. Это не ад, не земля. И не небо. А вот что — сам точно не знаю.
— Завел ты нас, вражий сын!
Я и отвечать не стал. Завел, конечно. Да не туда, куда хотел.
— И рубить тебя вроде как поздно… И Яринку теперь не выручишь.