Гриня уязвили эти ее намеки, и куда глубже, чем сам он мог ожидать. Весь мир по обе стороны пекла ополчился на малого; батька покинул, мамка померла, кто ж заступится? Сперва пан Рио младенца из братниных рук вырвал, потом пан Юдка — из рук пана Рио, а потом злодей-Мацапура умыкнул дитя к чорту на кулички, и ведь не для добрых дел умыкнул — куда еще душегуб везет братика, что еще собирается с ним делать?!
Выборный Митка корчил рожи и размахивал руками с отменной убедительностью. Гриню порой казалось, что он слышит степенный и доходчивый рассказ.
Пан Мацапура расплачивался полновесным золотом и за постой, и за стол, и за лечение; за время, проведенное в селении, зацный и моцный успел полюбиться многим, в особенности шинкарю. Про бабу его, наоборот, сразу пошли дурные слухи, а младенца путники никому, кроме травницы, не показывали — да только та имела длинный язык, и про несомненное уродство дитяти скоро знали и кум, и кума, и людей полсела.
Так бы и съехали странные постояльцы, оставив после себя золотые монеты в разных карманах да разговоров на год вперед. И все обошлось бы — да только случилось между паном и пани… да никто не знает, что случилось. Размолвка? Свара? Смертоубийство?
Невольные свидетели — хозяин дома и его жена — остались под горелыми развалинами.
Размолвка? Свара? Смертоубийство?
Невольные свидетели — хозяин дома и его жена — остались под горелыми развалинами. Их работник, которому посчастливилось убраться восвоясьи за несколько минут до происшествия, рассказывал, что странный ребенок вырвался из-под замка, сорвав новые дубовые двери, а над головой его тучей вились золотые осы; что ведьма взялась наказывать воспитанника, вместо розги хлеща его черной гадюкой, а сам пан Станислав разгневался на нее и взялся выкрикивать проклятия такие страшные, что от звука их парень-работник сорвался с места и кинулся бежать, и тем спас свою шкуру.
Сразу после его бегства дом превратился в пылающую печь. Из этой печи вырвались два взрослых призрака, и один из них нес под мышкой призрака-недомерка. Вскочили на коней — только пыль столбом, никто и не пытался остановить, таким страхом всех осыпало!
И все же Гринь не был уверен, что понял Митку до конца. Тот хоть и говорил медленно и показывал доходчиво — а все-таки язык чужой; из рассказов Митки выходило, что и Мацапура говорить по-здешнему не умел; зато пани Сало — пожалуйста.
Толмачом была.
Ярина Логиновна бродила по двору, опираясь на суковатый костыль.
Худо было сотниковой. И не то чтобы раны беспокоили — худо-бедно, но зарубцевались раны; и не то чтобы местные обижали — те, хоть и поглядывали исподлобья, но зла не держали и задеть не пытались. Иной болью маялась сотникова, все расхаживала и расхаживала по Митикиному двору, старалась держаться прямо, но все равно припадала на подрезанную ногу, наваливалась на палку, грызла губы, бормотала черные ругательства, смотрела в небо и едва удерживалась, чтобы не погрозить ему кулаком.
Выборный Митка поглядывал на сотникову с сочувствием. Неизвестно, каким образом он домыслил себе историю Ярины — но уж точно не так, как оно было на самом деле. Выборному и в голову не могло прийти, что вот эта худая плосконосая девка рубилась с Мацапурой на шаблях и раны свои получила в честном бою; скорее, Ярина представлялась бедной жертвой зацного и моцного, поруганной девицей, каких много. Только эту еще и покалечили.
— Пистолю бы! Хотя бы шаблю! Зброю ищи, чумак, да коней бы…
— Кони дороги, панна сотникова! А зброи нет. Не положено здешним посполитым зброю хранить. А нам носить не положено, потому как мы не черкасы боле и не сердюки, а так себе, волоцюги.
Сотникова закусила губу. Блеснула на Гриня лютыми, подернутыми слезой глазами:
— Ты… слушай, чумак. Нам из этого пекла не вырваться, если… слушай. Чорт Мацапура нас втащил сюда… пусть теперь вытащит!
Сотникова замолчала. Гринь долго разглядывал ее порозовевшее от возбуждения лицо, долго искал, что сказать, чтобы Ярину Логиновну не обидеть.
— Молчишь, чумак? Думаешь, девка умом тронулась? А вот о чем подумай. Что они так в братца твоего вцепились? На что он им?
Гринь помрачнел. Отвел глаза. На что таким, как Мацапура, малые дети? Сожрать разве что?
Передернулся от одной мысли. Глаза панночки, уже сухие, горели теперь лихорадочным блеском:
— Коли везет за тридевять земель, коли охраняет, бережет. А вот выкрадем младенца, чумак! И не отдадим, пока Мацапура… ну, пока он нас обратно не вернет. А там…
— Братиком торговать?!
Гринь слишком быстро разгадал Яринину задумку. Может быть оттого, что и сам бессонными ночами задумывался о разном, и о торге задумывался, был грех.
— И ты туда же, сотникова! Камнями его, в прорубь его, людоеду его… пусть жрет, лишь бы нас… лишь бы нам… Дите! Малое! Оно виновато, что уродилось таким?! Что батька его исчезник поганый, что мать померла?!
Ярина смотрела враз округлившимися глазами; Гринь все не мог уняться:
— Мать сказала — «сбереги его»! А я не сберег.
И не спасу теперь, потому что как его у чорта из рук вырвать?!
— А как вырвать, это мы придумаем, — мягко сказала Ярина.