— Панна Ярина, — голос дрогнул. — То, может быть, мы…
— …в пекле?
Слово было сказано; некоторое время стояла тишина, и сверчок примолк, только на голове у Гриня ворочались, поднимаясь торчком, отросшие волосы.
— Нет, панна Ярина. Нет! Я-то понятно, меня, зрадника, пекло так и ждет… А вас-то за что? И всех этих людишек, разве они такие уж грешники?
Вздох.
— Книжка есть такая. Мне Хведир рассказывал… — она запнулась, но овладела собой. — Так вот, там как раз про пекло. И сказано, что перед самым пеклом — ну, перед воротами… Есть местность, где честные нехристи живут. Ну, не грешники они — но не крещеные. В рай не возьмешь — но и в котел не за что. Понимаешь?
Гринь закрыл глаза — все равно разницы никакой. Темень — она и есть темень. Девка-то какая башковитая оказалась. Все сходится — и даже страшилы эти, про которых сотникова, по счастью, не знает.
— А пан Мацапура… — выдохнул Гринь.
— …А он как раз чорт и есть! Едет в самое пекло, ведьму с собой тащит и…
— А братика-то за что?! Дите невинное!
— А я почем знаю? Может, он братика-то отдал уже на воспитание где-нибудь на хуторе, потому как чортов сын, но нагрешить не успел еще. Понимаешь?
— Нет, — сказал Гринь после паузы. — С ним братик. Чую я его. Мы все время разными дорогами ехали, но в одну сторону. Чую.
— Значит, мы тоже в самое пекло едем, — упавшим голосом сказала сотникова.
Помолчали.
— Чумак… а что они с нами эти… делать-то будут? Если мы и так вроде как померли?
Гринь вздохнул:
— У мертвых, панна Ярина, голова не болит и раны не ноют. Живые мы.
Темень понемногу переставала быть густой и непроглядной — обозначились какие-то щели, дыры, а под потолком, похоже, даже оконце.
— Что же нам делать-то, чумак? — видно, Ярина Логиновна долго колебалась, прежде чем так спросить. И совсем уж решилась было молчать — но в последний момент слово вырвалось.
* * *
Допрашивал выборный. И начал с того, что бросил перед собой на стол тяжеленный кожаный кнут — и в пекле, видать, батоги в чести!
Гринь долго объяснял, что для разговора ему надо развязать руки. Развязали, но с опаской — видать, пан Мацапура со спутницей изрядно здесь накуролесили. Затекшие руки сперва не слушались; выборный хмурился и готов был взяться за батог. Наконец Гринь совладел с собой и начал «разговор». Наблюдавшая из угла сотникова то и дело заходилась нервным сдавленным смехом.
Пальцы, приставленные к голове наподобие рогов, означали для допросчика корову, а никак не чорта, зато рожу в кружочках-«окулярах» и выборный, и его подручные узнали сразу. Половина их слов была, вероятно, ругательствами — но одно, повторенное несколько раз, Гринь запомнил и постарался выговорить сам.
Выборный склонил голову к плечу. Довольно кивнул; ободренный Гринь принялся изображать черную ведьму Сало и качать на руках несуществующее дитя. Еще одно слово выучил, означающее, по-видимому, младеня, ребенка.
Выборный глядел недоверчиво. Гринь размахивал руками, повторял непривычные языку слова «злодей» и «ребенок», тыкал пальцем себе в грудь, доказывая, что дитя принадлежит ему, а Мацапура его украл. Выборный, размышляя, указал на сотникову и о чем-то спросил; вероятно, он полагал Ярину Логиновну матерью чортового дитяти, а Гриня — отцом. Сотникова покачала головой и этим все запутала; выборный нахмурился, поднес руки к лицу и пальцами растянул собственные глаза: вот, мол, как выглядел ребенок. Из вас, мол, ни один не похож!
— Объясни ему, что мы не колдуны, — устало попросила Ярина Логиновна.
Легко сказать!
Гринь перевел дыхание. Посмотрел выборному в глаза; скрутил пальцы колечками, изображая «окуляры», несколько раз повторил — «злодей», «злодей». Указал на сотникову; взмахнул воображаемой шаблей, так, что девушка даже отшатнулась. Взмахнул снова; подошел к Ярине и указал выборному на плечо ее, бедро и щиколотку.
— Это ты зачем? — сотникова нахмурилась.
Выборный заинтересовался. Приблизился к девушке — сотникова отстранилась и по-кошачьи блеснула глазами. Выборный, не оборачиваясь, дал знак подручным — те придерживали взвившуюся Ярину, пока выборный без стеснения, но и без излишнего нахальства осматривал зарубцевавшиеся раны.
— Ой-ой-ой, — проговорил он наконец, и прозвучало это совсем по-родному, привычно. — Злодей, злодей!
Подумал, наклоняя голову то к правому плечу, то к левому. Большим пальцем ткнул себя в грудь:
— Митка.
Митька, удивленно подумал Гринь. Надо же! В чортовом пекле какого-то москаля встретил!
* * *
Пан Мацапура со спутницей и младенем прожили в селении ни много ни мало десять дней. Десять, — растопыривал пальцы Митка; задержались поневоле — ведьма в дороге занемогла, да и ребенок расхворался, но что с ними случилась за болезнь, Гринь так и не понял. Местная травница, пользовавшая младенца за золотые Мацапурины монеты, повторила несколько раз подряд, что «дитя» — «хорошо», но глаза у нее при этом бегали, и губы складывались кислым бантиком. Гринь совсем уж уверился, что со здоровьем у братика дело плохо, когда травница, не удержавшись, пояснила свою мысль — растянула пальцами собственные глаза и скорбно пощелкала языком. Чортов ребенок не понравился ей сам по себе — что больной, что здоровый, а все выродок!…