Девушка почувствовала, как страх, сидевший где-то глубоко, начинает наползать, подступать к горлу.
— Хведир! — не выдержала она. — Не молчи! Расскажи что-нибудь!
— О чем?
В голосе бурсака тоже не слышалось особой уверенности.
Ярина усмехнулась:
— Ну… Про фольклор свой. Написал байку? Про Гонтов Яр?
— А-а! — послышался тихий смех. — Написал! Пану Гримму понравится. Позавчера из Гонтова Яра выборный тамошний приезжал — к отцу, бумаги выправлять насчет винокурни.
Так знаешь, о чем там болтают?
— Снова черти заглянули?
Почему-то в присутствии Хведира-Теодора о таком говорить было совсем не боязно — даже в темноте.
— Нет, другое, — бурсак вновь усмехнулся. — Может, не говорить? Ночь ведь, страшно!
— Ах ты! — девушка вскочила, махнула рукой. — А кто еще в детстве перед сном нам про Черную Руку рассказывал? И про Дидька Лысого? Забыл?!
Сама Ярина забыть такое не могла. После каждой истории она забивалась под перину и дрожала пол-ночи. А на следующий вечер вновь просила рассказать — и снова дрожала.
— …Пришла Черная Рука, — замогильным голосом начал Хведир. — Открыла дверь — и стала искать маленькую девочку Яриночку… А ведь это мысль! Представляешь, Ярина, такое записать, а? Пан Гримм с кафедры свалится! А в Гонтовом Яру всякое болтают. Будто из Гриневой хаты голоса доносятся, будто вокруг кони невидимые скачут. Ну и мамка его еще приходила.
— Мамка? — удивилась девушка. — Его же матушка померла! Ребятенка родила и…
— Вот я и говорю… То есть соседи говорят — приходила. Хату обошла, потом внутрь заглянула — искала. А наутро пес сдох. Помнишь пса? Его еще Агмет заговорил?…
Ярина закусила губы. Страх, уже ничем не сдерживаемый, сжал сердце, холодом прокатился по спине. Мертвая мать ищет сгинувшего сына. Ищет — и не находит…
— А на следующую ночь ее снова видели. Поп — отец Гервасий — не побоялся, с крестом выскочил. Так она зубами заскрипела, руки протянула — не дотянулась, а после обратно на погост пошла. А наутро…
— Прекрати! — не выдержала девушка. — Как ты можешь! Такое… Такое говорить!
— А что? — Хведир явно удивился. — Обычная история! У этих посполитых вечно то мать к сыну с погоста является, то муж к женке. Потому и обычай есть, чтоб долго не оплакивать…
— Прекрати! — повторила Ярина и, подумав, добавила. — Чурбан!
Бурсак, недоумевающе пожав плечами, замолк. Ярина отвернулась — слушать страшилки расхотелось.
— Ну ты чего? — Хведир подошел ближе, присел рядом. — Мало ли что лапотники эти болтают! Темные они!
— А ты — светлый! — огрызнулась девушка.
— Ну, не такой уж светлый, — развел руками парень. — Но байкам этим не верю. Если и есть что-то необычное, то это не черти и не призраки, а тонкие энергии, которые наш мир окружают. Про то и блаженный муж, учитель мой Григор Варсава, писал…
Страх вновь спрятался, и Ярина внезапно почувствовала, как смыкаются веки. Сон только и ждал — перед глазами поплыли странные серебристые нити, закружились, сплетаясь в пушистые коконы. Уж не тонкие ли это энергии, о которых Григор Варсава толковал?
* * *
— Ярина! Проснись, Ярина!
Девушка открыла глаза. В зале светло, сквозь окошки белеет утро. Кажется, она так и заснула — сидя. Вот и покрывало: не иначе Хведир догадался — укрыл.
— Ярина! — голос парня звучал странно. — Батька… Батька погиб!
— Что?!…
На полу — мокрые следы; на плечах Хведира — кожух. Наброшен наскоро, даже на крючок не застегнут. В глазах под толстыми стеклами — ужас.
— Батька… Погиб батька. И все погибли…
— Мой… Мой отец? И сотня?
Почему-то сразу же подумалось об отце — о сотнике Загаржецком. С Дуная давно не было вестей, а какие и приходили — не радовали.
С Дуная давно не было вестей, а какие и приходили — не радовали.
Парень вздохнул, качнул головой. Дужка окуляр сползла с уха.
— Мой батька — Лукьян Олексеич. И все, кто с ним поехали. В Хитцах. И село… Погинуло село…
Ярине показалось, что она все еще видит сон — страшный, тягучий. Хорошо бы проснуться, поскорее проснуться!…
Проснуться не получалось.
Юдка Душегубец
Я скинул окровавленный жупан прямо на пол и взглянул на руки. И здесь кровь — но не моя.
Чужая.
На шаблю и смотреть не стал: хоть протирал снегом, а все равно — чистить и чистить!
Хотелось упасть, как был, прямо в сапогах, на лежанку и провалиться в черную пустоту. Как хорошо, что мне никогда не снятся сны! Там, в темной пропасти, я недоступен — ни для пана Станислава, ни для тех, кого встретила моя шабля за эти долгие годы, ни для всевидящих Малахов.
Уснуть!
Но я знал: не время. Хотя пан Мацапура уже извещен — я специально послал хлопца на свежем коне впереди отряда — но придется докладывать самому. Таков порядок, таков обычай. Хоть и не в войске, а вроде того.
Я кликнул джуру, отдал ему шаблю — чистить до белого блеска — и велел принести таз с теплой водой. Кровь плохо отмывается; особенно зимой, особенно, если она смешана с грязью.
С грязью — и с пеплом.
Теперь — свежая рубашка, штаны, каптан с белой подкладкой, кипа. Дворецкий — тот, что был до нынешнего, — все рожу морщил: негоже, де, при пане зацном с головой покрытой ходить! О своей бы голове подумал, прежде чем болтать пустое! Где она сейчас, его голова?