— А-а-а-кха-кха! — захлебывается смертный хрип. — С-с-сучары!… Лови!
Оглушительный грохот. Мясной ливень сечет булыжник двора, лязгая обломками доспехов. Что ж ты такое укрыл под самый конец, Дмитро-пушкарь? Правду ведь пророчил: «А меня, пан сотник, хоронить не доведется!» И смеялся еще: нравилась шутка.
Правей правого ты оказался, москаль: нечего теперь хоронить.
— Держись, есаул!
Жида голос. Не спутаешь. Оттуда, где телега перевернутая. Видать, плохи дела у Шмалька, выручать надо.
— Чортяка… слышь, чортяка?…
— Падай, сотник!
То ли вслух крикнул разнопалый, то ли прямо в башку Логину слова впихнул — о такой ли ерунде в смертном бою задумываться? Упал Логин разом, плашмя, только услыхал: взвизгнул над спиной чортов протазан.
Слаще музыки в шинке показалось.
Откатившись в сторонку от дикого ветряка, которым сделался адский побратим, Логин вскочил на ноги. Махнул, не глядя, шаблей по самому настырному, с пикой наперевес, отпугнул — и рванулся туда, где яростно звенели клинки, где слышались забористые жидовские проклятия.
Успел!
Верный есаул лежал у самой телеги: голова в крови, в руке сломанная шабля намертво зажата. А перед ним плясал свой фрэйлехс Юдка Душегубец, да так плясал, что сразу четверо кнежских латников переплясать веселого жида не могли.
Упарились.
Дружков кличут — пускай дружки тоже спляшут.
Ох, пошел вокруг сотник Логин трепака выкаблучивать! ох, гори огнем, подошвы! Свадьба! И мысли не было: зачем спасаю, кого? Есаула? или жида проклятого, Мацапуриного прихвостня?! Небось сам-то жид недолго думал, когда Шмалька-друзяку от смерти собой загородил…
— Живой?
— Нивроку, живой пока! Я таки твой должник, пан сотник! Спас ты сегодня жиду его пейсатую голову!
— А с Ондрием что?
— С есаулом? Дышит! Пан герой здесь случился, вот и приголубил есаула рукоятью по башке.
Кат ейный дорезать было сунулся, да я…
— Пан Рио? Здесь?!
— Нет, у меламеда в хедере!… Берегись!
Крепкая рука Юдки толкнула сотника в грудь. Логин оступился, едва не упал — и в телегу, хищно задрожав от бессилия, впилась длинная стрела с белым оперением.
Досадовала, промахнувшись.
— Ховайся! Лучники на стенах!
— Ну то и все. Гаплык, — спокойно подытожил сотник, присев рядом с Юдкой позади телеги. — Дочку только жалко. Мы-то с тобой что? Мы души пропащие…
— Лэхаим! — непонятно согласился жид.
Глянул Логин краем глаза: знакомая шабля у жида. Та, что сам сотник ему в руки на Околице бросил, а сперва у есаула отобрал. Так по сей час и осталась. Сам-то есаул постеснялся забрать, или решил: опоганили добрый клинок!… рубился Шмалько «клычом» Забрехиным, его и сломал…
Или чуял бывалый черкас: пригодится Душегубцу его невольный подарок?… и впрямь: пригодился. Хотел сотник об том сказать Юдке напоследок, да не успел. Только крякнуло в пересохшем горле по-утиному.
— И жизнь прошла, и не жил вроде, — само вырвалось, вслед за кряканьем. — Эх, встану перед Спасителем, спросит Он: как жил? зачем? а мне и ответить-то нечего…
Рыжая борода пошла ходуном: Юдка ухмылялся, вражий сын.
— Знаете, пане сотник… был в Анатолии один головастый, не сглазить бы, цадик. Зуше по имени. Все как полагается: пейсы, лапсердак, Тора по субботам… Сами понимаете, пан зацный! — как увидишь, сразу хочется в рожу двинуть! Так вот, он сказал однажды: «Когда я предстану перед Небесным Судом, у меня не будут спрашивать: почему я не жил, как Авраам, Ицхак или Иаков? У меня спросят: почему я не жил, как должен был жить Зуше?!»
Аж в носу у сотника от такого засвербило; лютый чих напал.
Сотряслась телега.
И дальние трубы подхватили невпопад: слышите ли? отзоветесь ли?
— То пан сотник видит то же, что и глупый жид? — охрип рядом от изумления Юдка. — Или у жида таки повылазило?!
Логин, еще ничего не понимая, встал на колени, осторожно выглянул из-за колеса.
Противник деловито оттягивался к воротам и к пролому в стене, унося с собой раненых и убитых.
— Отходят… Отступают, пан сотник, не сглазить бы!
Впору было согласиться.
* * *
— Он, этот… пан герой — он Хведира рубить стал. Уж и шаблю выбил, и меч занес, и катюгу своего нового кликнул. Он же без катюги никак не может, гадина! А тут Гринь… чумак. Собой закрыл. Даже шаблю с земли подхватил, хотел в ноги ткнуть — так кат проклятый ловок… чумака вместе с шаблей…
Ярина то и дело запиналась, стараясь не всхлипывать. Но получалось из рук вон плохо. Только что дралась вместе со всеми, даром что девка, сколь народу положила — а тут на тебе…
— Что ж тогда не добил, кат-то? — буркнул Логин, склоняясь над окровавленным Гринем.
— Не успел. Отход заиграли.
— Да, плохи дела у хлопца, — Логин осмотрел рану. — До утра завтрашнего, может, и протянет, ежели бог даст. Эх, попа бы — исповедать, отходную прочесть! Хоть и зрадник, и иуда — а все ж душа христианская. И бился честно… Да только где его тут найдешь, попа-то? Чорт — это завсегда пожалуйста, а поп…
В углу двора, над изрубленным в куски Петром страшно плакал Мыкола Еноха.
И бился честно… Да только где его тут найдешь, попа-то? Чорт — это завсегда пожалуйста, а поп…
В углу двора, над изрубленным в куски Петром страшно плакал Мыкола Еноха. Без слез провожал брата, без всхлипов — одна мука пекельная во взгляде плескала. Третий брат, бурсак-Хведир, стоял рядом, понурив голову.