Я вспомнил, как он бил Ирину — каблуком по голове. Я вспомнил, и по моему затекшему телу прошла судорога.
Если бы Ирина не кинулась за Мацапурой в пролом! Это было невозможно, она же не могла ходить! Она бросилась на четвереньках, едва ли не ползком. Раньше я думал, что только любовь способна на такие подвиги. Оказывается, ненависть не менее жертвенна, и даже скорее наоборот.
И Сале тоже успела уйти. А страшный Мацапура полагает, и не без основания, что по ту сторону Рубежа ему будет привольнее, чем на родине…
Но все-таки, если бы Ирина осталась здесь, и осталась жива — моя судьба сложилась бы иначе? Или?…
Над нашими головами загрохотали шаги. В углах притихли мыши, с потолка посыпался мелкий мусор; свет, пробившийся в щель приоткрытого люка, показался нестерпимо ярким.
— Живые, панове? — осведомился молодой, но до хрипа сорванный голос. — То попрошу, панове, на добрую палю!
* * *
Люди стояли тесно — площадь была невелика, а пространства для предстоящего действа требовалось немало. Я поначалу и не понял, что здесь готовят — два огромных круторогих быка, сложная система упряжи, скамейка…
Потом стало ясно, что такое «паля». Это длинный заостренный кол, тупым концом упирающийся в край земляной лунки. И механизм казни стал понятен как-то сам собой, а в животе сделалось тяжело и холодно, как будто я по ошибке проглотил покрытый инеем камень.
Что это? Страх смерти? Давно забытое чувство… Вернее, и вовсе незнакомое; до того, как воззвать к Неведомому, я смерти не боялся, а уж после — и подавно!
Страх такой смерти?
Пожалуй.
Я узнал сотника Логина — для него мы были виновниками гибели его дочери, хотя на самом деле девица Ирина, скорее всего, жива… Я узнал писарчука Федора — тот стоял между двумя здоровенными воинами, и все трое были неуловимо похожи друг на друга — не иначе, братья. Писарчук стоял без очков, и от этого мне почему-то сделалось легче. Парень, хоть и пришел посмотреть, как нас насадят на кол — но подробностей видеть не желает.
Я узнал еще несколько знакомых лиц — молодые ребята, из которых госпожа Ирина пыталась в свое время сколотить войско. Мало же их осталось, ох, как мало!…
Взгляд невольно остановился на единственном улыбающемся лице. Красивая, по-кукольному румяная девушка. И где-то я ее уже видел… Кажется, это невеста чумака Гриня. Как ее, Оксана? Да. Ей, похоже, нет дела до готовящейся казни — разглядывает толпу, будто высматривает кого, будто ждет, что вот-вот объявится ненаглядный женишок!… А женишок тем временем перевалился на ту сторону Рубежа, где-то там, в моем мире, вместе с госпожой Ириной, паном Мацапурой, проводником Сале…
Да, теперь я точно вспомнил. Это Оксана, это у нее на свадьбе так славно погуляли Юдка с сердюками.
Я оглянулся на того, с кем придется разделить позорную казнь. Оглянулся, надо сказать, с омерзением; Юдка на меня не смотрел. Вперился глазами в толпу, а кого там разглядел, кого увидел — уже не имело значения.
Обвинительное заключение читать не стали.
Оглянулся, надо сказать, с омерзением; Юдка на меня не смотрел. Вперился глазами в толпу, а кого там разглядел, кого увидел — уже не имело значения.
Обвинительное заключение читать не стали. Ограничились кратеньким информационным объявлением — мы обрекались смерти как пособники душегуба Мацапуры-Коложанского, чортовы прихвостни, изуверы, нехристи и убийцы. Последнее обвинение показалось мне забавным — потому что я так и не нарушил запрета. Не спустил смерть со своего клинка, и в этом мне немало помог умелый пан Юдка.
…В тот день Юдка взял на себя роль палача. Ту роль, которую так долго и верно исполнял мой Хоста, друг, спутник, подельщик, оставшийся в снегу на лесной дороге, но так и не нашедший покоя. Чем Хоста был при мне? Да убийцей же и был, но почему-то я и руку ему подавал, и ел с ним из одного котелка. А на Юдку мне не хочется смотреть. Хоть он и брат мне, брат по заклятию, и кому, как не мне, понимать…
— …А теперь, любезные, решите меж собой, кого из вас первым натягивать?
Распоряжался немолодой воин, кажется, его звали Есаул, кажется, мы с ним встречались там, на лестнице, среди жадного до крови железа.
Его взгляд был, как прикосновение бича.
Толпа зашевелилась — вероятно, то было начало казни, теперь нам с Юдкой предстояло выяснить, кому принимать муки первым, а кому наблюдать — в ожидании своей очереди.
— Жребий, — не дрогнув, сказал мой товарищ по заклятью. — Жребий, панове, он рассудит.
Говоря, Юдка смотрел на сотника Логина. За спиной у того возникло движение — как будто бы кто-то пробирался сквозь толпу; словно желая уйти прочь, испугавшись предстоящего зрелища.
Впрочем, они тут, за Рубежом, ко всему привычные. Не из пугливых и не из брезгливых.
Есаул поднес к Юдкиному носу две соломинки в кулаке. Одна, предположительно, длинная, одна — короткая.
— Вэй, Ондрий, да ты две коротких суешь! Нехорошо над людьми в смертный час насмехаться!
В толпе кто-то засмеялся. Ночью такой смех услышишь — спать не ложись, кошмары замучат.
— Будет, — мертвым голосом сказал сотник Логин. — Дай ему вытянуть, Ондрий.
Юдка зубами ухватил одну соломинку, выпустил, взялся за другую; внутри меня стояла зима, холодная зима, и сердце пропустило удар, хотя решался вовсе не вопрос жизни и смерти. И неизвестно еще, что лучше — первым лечь на скамейку или вторым…