Так-так! Я начал понимать. Бедному жениться — ночь коротка! И то верно: какой гой девку за бесова пасынка отдаст!
Посмеяться бы — да не смешно.
— Никак замуж ее отдают? А, Гриня?!
Он кивнул, в глазах блеснули слезы.
— Отдают! За Касьяна, соседа нашего! Не любит она его, пан Юдка! Да только против отцовой воли не пойдешь, сами знаете.
Знаю ли я? Пожалуй. Матушка долго уговаривала отца бежать из Умани, пока еще можно было. Не уговорила — хоть и знала, что нас ждет. Упрям был отец мой, Иосиф бен-Шимон!
— Свадьба… Завтра играть решили. Последнее воскресенье масляной. Хотят до Великого Поста успеть.
Завтра? Выходит, сегодня шаббат! Вэй, совсем ты грешником стал, Иегуда бен-Иосиф! Сколько же мицв ты нарушил? И можно ли в шаббат посты проверять? Впрочем, в «Мишне» мудро сказано: если нельзя, но очень надо…
Да, не повезло хлопцу! Хотя, как поглядеть. Если договориться с паном Станиславом… Как раз сегодня утром велел он глупых поселян поторопить, чтоб не думали долго. Хотели с Калайденцов начать, но чем Гонтов Яр хуже? А Гринь пану Станиславу нужен, ох, нужен! И как сторож при брате, и как верный пес, что любого по хозяйскому слову загрызет.
— Так-так, мой славный пан Григорий. Значит, ты ее любишь, и она не против… Осталось родителей уговорить.
Тяжелый вздох. Чумак отвернулся, рукой махнул.
— Да где тут уговорить, пан Юдка! И раньше не мог, а теперь уж…
Я оглянулся на замок. Не он ли мне мысль подсказал? Даже на стены эти серые смотреть неприятно. Пытался я веки прикрывать, гоня Тени прочь, но ничего не увидел — одна чернота.
— Уговоривать можно по-всякому. Когда словом, когда и шаблей.
Он вздрогнул, резко обернулся. Рука дернулась — словно и вправду за шаблюку схватилась.
— Или тебе, чумак, твоих соседей жалко? Славные соседи, что и говорить!
В его глазах вспыхнули волчьи огни. Вспыхнули — и погасли. Да, изменился парень!
— Нет, пан надворный сотник! Не жалко! Да только гвалт это.
— Еще какой! — усмехнулся я. — Запомнят надолго! И как вас с братом погубить хотели, и как матушку твою…
— Да…
Он помолчал, на щеках набухли желваки.
— Да! Пусть запомнят! Надолго запомнят! Когда… Когда поедем?
Ой, вэй! Не спеши, парень! Рано еще тебя в такие поездки направлять! Как и рано знать: не запомнят твои сельчане, что на свадьбу соберутся, нашу лихость. Некому будет помнить!
* * *
Горе городу кровей!
Горе!
Копыта били в промерзшую землю, и я еле сдерживался, чтобы не погнать чалого галопом. Холодный ветер в лицо, пар из конских ноздрей, турецкая шабля прижалась к бедру — ждет.
Дождется!
Скоро дождется!
Ради этих минут я живу. Ради этого я не умер тогда, на залитой дождем дороге рядом с отцом, с матерью, с братьями и сестрами.
Ради этого я не умер тогда, на залитой дождем дороге рядом с отцом, с матерью, с братьями и сестрами. И теперь голос их крови звучит в каждом биении сердца, в каждом ударе копыт.
Это — мой час.
Мой!
«Поздно жалеть», — сказали мне Малахи, но я не жалею.
Горе городу кровей!
Горе Вавилону, убивающему мой народ!
Горе!
И пусть теперь они не ждут пощады от Иегуды бен-Иосифа, от маленького жидовского мальчика, которого не спешили прикончить, желая поиздеваться вволю.
Не спешили — и ошиблись.
Кони мчат, молчаливые хлопцы скалятся, предвкушая кровь, и веду их я, Юдка-Душегубец, просивший Святого, благословен Он, о великом праве — праве Возмездия.
За мой народ, за мою семью.
За меня.
Горе городу кровей!
Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!
Я очнулся, вдохнул холодный воздух, потрепал коня по горячей холке. Спокойно, Юдка, спокойно, верный слуга доброго пана Мацапуры! Твой кровавый хлеб уже испечен. Остается лишь надломить — и вкусить до блаженной сытости.
Хлеб Стыда — то, что мы просим у Святого Его.
Но мне не стыдно.
* * *
…Мы выехали под вечер. В татарское платье переодеваться не стали — ни к чему. Прав пан Станислав, хватит прятаться! Все одно догадаются — если уже не поняли. Так даже лучше. Кто уцелеет — всем прочим расскажет, как плохо спорить с паном Мацапурой-Коложанским!
Давно, давно задумал это пан! В иных местах, где черкасы посговорчивее, все села давно записаны за такими, как пан Станислав. Только сосед нам попался больно непонятливый. Два раза пан Мацапура с сотником валковским говорил, предлагал села да поселян делить. Но вот уперся пан Логин, не захотел «вольности» рушить, словно гетьман Зиновий до сих пор в Чигирине правит. Уперся — на свою беду. Теперь он далеко, а мы здесь, и никто не остановит наших шабель!
Впрочем, села да хлопы — это забота пана Станислава. Мне нужно другое. Совсем другое!
Михал, мой десятник, предложил ехать напрямую, через Минковку и Копинцы, но я все же поостерегся. Минковка рядом с Валками, а встречаться слишком рано с панной Яриной и ее сиволапым воинством ни к чему. И не потому, что мы их боимся. Всему свое время. Сначала алеф, затем — бейт…
Впрочем, дорог много, а хлопцы не зря что ни день учатся выездке. И кони хороши! За каждого не золотом плачено — кровью.
Не скуп мой пан!
Позади — поле, заснеженное, голое; впереди холм, а за ним уже — Гонтов Яр. Проселками ехать трудно, зато никто не заметит, не предупредит селюков.