— Вы первый раз перешли Рубеж?
— Я — нет, — негромко ответила чернявая, и все стало ясно. Когда-то я тоже был таким, как мой Двойник. Потребовать у Малахов? А хорошо бы!
— Но… Как я понял, у его брата здесь… неприятности, — неуверенно проговорил пан Рио. — Может, будет лучше, если мы отвезем парня… в безопасное место?
В его голосе слышалось сомнение, и я еле сдержал вопрос: есть ли у него самого братья? Хотя кто знает? Если бы тогда мне предложили отправить Ицыка и Шлему с таким вот паном Рио? Но мне не предложили…
— Есть еще кое-что, панове.
Я вздохнул и вновь прикрыл глаза, чтобы Тени ушли. Яркий белый свет, чисто и пусто.
Яркий белый свет, чисто и пусто. Но я знал — меня слышат. Можно ли обмануть Малахов?
— У вас хорошее Прозрачное Имя, пани Сале! Отлично действует!
Она улыбнулась, явно польщенная, хотя ничего особенного в этом нет. Рабби Моше Кордоверо понимал любой язык без всяких ухищрений. И рабби Ицхак Лурия — тоже.
— А понятно ли тебе будет то, что я скажу сейчас? Ибо не все прозрачное — прозрачно!
Пан Рио недоуменно оглянулся, хотел переспросить, но я предостерегающе поднял руку. С моим Двойником все ясно — не знает. Не знает язык, на котором я заговорил, не знает и о Великом Исключении. Сейчас меня интересовал не он, а чернявая.
— Кажется… — она поджала губы, помолчала. — Кажется, понимаю. Меня немного учили этому. Но разве язык имеет какое-либо значение?…
Я облегченно вздохнул. Легко ли обманывать Малахов? Иногда легко, особенно если знаешь Язык Исключения.
Язык, непонятный ангелам.
— Слушай меня внимательно, Сале. Слушай и не перебивай, иначе за головы — и за твою, и за мою, — не дадут и шекеля…
Впереди послышался крик. Я привстал в седле — подъезжаем! Сторожа на месте. В доме ли пан Станислав? Кажется, он собирался в замок…
— Язык, на котором мы говорим — единственный, который неизвестен Малахам. У нас его зовут арамейским. На нем написаны наши священные книги…
Я заставил себя остановиться. Что толку рассказывать чернявой о книге «Зогар»! Если в ее Сосуде она есть, то ей поведают — в свой срок. Если нет — то и говорить не о чем.
— Малахи (их у нас еще называют по-гречески — «ангелами») — стражи Рубежа. Я выполняю их волю. Но я — человек, и вы — люди, поэтому я решился заговорить о тайном. А теперь — главное. Вы не должны просить визы. Это понятно?
Она подумала и кивнула. Темные глаза блеснули.
— Кажется, ты догадываешься, в чем дело, Сале. Вы нарушили таможенные правила. Ты дала взятку стражам. Тот, кто нарушил долг, уже наказан, а теперь Малахи ждут вас, дабы сурово покарать — так, чтобы это стало уроком прочим. Поняла ли ты?
Сале вновь кивнула, затем нерешительно посмотрела на пана Рио.
— Потом расскажешь ему, — понял я. — А лучше напишешь, чтобы не произносить вслух. Вам придется пока остаться здесь.
— Навсегда? — ее голос дрогнул.
Я понимал ее. Застрять в чужом Сосуде — хуже, чем в чужой стране. Но что делать? Малахи не ведают пощады. Сорок тысяч погибло, когда кто-то излишне любопытный посмел сунуть нос в Ковчег.
— Поговорим позже, Сале. Есть обходные пути. Их я не знаю, но их может знать пан Станислав, мой господин. Но об этом — позже.
Она вновь кивнула. Я отвернулся, чтобы не смотреть на ее лицо. Так, наверное, выглядел я, когда встретился глазами с Яриной Загаржецкой и понял, кто передо мной…
* * *
Пан Станислав не спал. В этом не было ничего удивительного — его странные привычки известны всем в округе. Спать днем, ночью бодрствовать — говорят, так жил еще его отец. Правда, ночи он обычно проводит в замке, но на сей раз господин оказался в доме, и я облегченно вздохнул. Кое-что надо решить немедленно. Хотя бы для того, чтобы шептуны не успели перекрутить все по-своему. Конечно, пан Мацапура верит мне, но мой предшественник тоже был в этом убежден. А теперь никто и не скажет, где гниют его кости. Да и остались ли от него хотя бы кости?
Сердюк у дверей библиотеки щелкнул каблуками, пропуская меня. В доме я — единственный, кто может входить к пану Станиславу в любое время.
В доме я — единственный, кто может входить к пану Станиславу в любое время. Но только в доме. В замок мне хода нет, да я и не особо прошусь. Меньше знаешь — больше живешь! А я и так знаю очень много о зацном пане Мацапуре-Коложанском! Пожалуй, даже слишком много!
Пан Станислав сидел в углу под лампой зеленого стекла и читал «Лембергскую газету». Глядя на него в этот миг, самые злые недруги завязали бы узлами свои языки: само добродушие восседало в старом массивном кресле. Толстые вывернутые губы улыбались, на пухлых щеках проступили ямочки, стекла окуляр скрыли привычный острый блеск маленьких глаз, и даже черные нафабренные усы словно опали, бессильно свесившись вниз. Пожилой пан, добрый, немного усталый, пришел почитать газету. Наверное, у доброго пана бессоница — не иначе весь день милостыню раздавал и утирал слезы вдовам…
— Шолом, пан Станислав!
Глазки добродушно моргнули, улыбка стала шире:
— Вечер добрый, пан Юдка! Там, в поставце — гданьская вудка, выпей, ты же с мороза! Выпей — и садись.
Вудка обожгла горло, и я только головой помотал. Ну и пойло! Куда там местной горелке или даже пейсаховке!