Жаль.
Терпеть не могу героев — вечно у них в ножнах чешется.
Змеей мелькнул волосяной аркан. За ним — другой, вдогон… но первый промахнулся, а второй на лету встретил лезвие, бессильным обрывком скользнув на дно канавы.
Я ясно увидел: аура вокруг нападающих, сперва густо залитая здоровой алой кипенью, мало-помалу тускнеет, вспухает сизыми прожилками колебания… так вянут гладиолусы. Простые существа с простыми страстями, и души их в молодых телах жили просто, красивой бессмыслицей окрашивая внешний свет — приказ есть приказ, руби сплеча, пока кровь горяча, да сдуру лезть на рожон, на длинный рожон в ловкой руке заезжего пана…
Один из сердюков (самый яркий, меньше прочих битый морозом опаски!) вдруг прыгнул через канаву первым, на миг сломав дугу. Присел врастопырочку, закрутился волчком, норовя достать вражьи колени хитро, с вывертом, но меч легко порхнул навстречу и вниз, завертел лихой сабельный удар зимним бураном — скрежет, звон, и вот: забияка спиной влетает на прежнее место, с размаху сев на снег.
Без оружия, зато с навсегда раздвоенной верхней губой.
Рио носком щегольского сапога толкнул обломок шабли в канаву, к свернувшейся петле аркана, и неприятно улыбнулся.
Может, эти недотепы все-таки разозлят моего героя?… вон, ни палача при нем, ни лекаря — полыхнет душа, не удержится… Ах, славно было бы! Жаль, души-то в Рио и нет — видимость одна, нечему полыхать, все давно сгорело в свече белого платана да в пламени последнего желания. А остатки я и рад бы зажечь костром, только не выходит пока…
Кто-то из парней не удержался, с ругательством рванул из-за пояса пистоль.
— Живьем, собачьи дети!
Собачьи дети переглянулись и решили не торопиться.
Я смотрел на всю эту детскую карусель, опустившись на черную ветку терновника, и недоумевал: что же заставило дрогнуть Древо Сфирот? что?!
Пожалуй, если бы второй Заклятый не произнес в этот момент личное значение шестого из десяти Нестираемых Имен, я бы его и не заметил. Еще один раненый, не более того. В свару не лезет, сидит на снегу близ своей лошади, за плечо держится. Щекой от боли дергает. Впрочем, это именно он, Двойник, минутой раньше кричал: «Живьем брать!» И все равно… Впору скорбно помянуть себя-прежнего, когда даже мастерские мантии поверх внешнего света не могли скрыть от моего взгляда насквозь истинную суть личности. Сейчас же, когда Двойник на миг раскрылся для произнесения, я почти ничего не успел заметить! Ничего! А ведь Нестираемые Имена… это ступень рава, посвященного рава! Рав Элиша всегда напоминал мне: если в одном из таких Имен допущена ошибка в произношении — у говорившего отнимается пять лет жизни при искажении «вкуса» и десять лет при искажении «венца»! Если же ошибку допустит косорукий писец — ему следует начать сорокадневный пост, а свиток не подлежит кощунственному исправлению, ибо до заката должен быть предан земле с надлежащим погребальным обрядом…
Нет, все-таки рыжебородый Двойник не рав… во всяком случае, не посвященный рав.
Это я вижу.
Как и то, что его зовут… Иегуда?
Да, Иегуда бен-Иосиф.
«Пан Юдка? Да что с вами?!»
Помню, память, помню, дрянь ты этакая! — и дым магнолий помню вместо смрада горящей плоти, ошибку мою случайную…
Недоумевая, я смотрел, как Юдка встает. Рана, казалось, не тяготила его больше — и до вечера тяготить не будет, а после надо за лекарем посылать, если жизнь дорога. На какую-то долю секунды я поймал насквозь взгляд рыжебородого: там, в черной глубине, плескалось недоумение втрое поболе моего! Словно пан Юдка, знаток Нестираемых Имен, удивлялся пуще малого дитяти: я жив? еще жив? почему?!
«…ведь если Смерть… и Двойник… и Пленник!…» — уловил я обрывок мысли, проскользнувший за мантию; но покровы вновь запахнулись наглухо, и не жалким осам было прорываться внутрь.
Однажды я видел уснувшего навеки бога.
Сейчас я смертельно завидовал ему — он хотя бы мог выбирать сны.
Сердюки охотно расступились, пропуская вожака вперед. Пан Юдка — сейчас имя Иегуда бен-Иосиф подходило ему меньше, чем мне мысли о мести Самаэлю — встал у канавы, развел пустыми руками, демонстрируя свои мирные намерения.
Герой Рио меча не опустил.
Рыжая борода встопорщилась: пан Юдка смеялся.
— Мой добрый пан! — смех стал словами, оставаясь смехом. — Мой славный пан! Зачем нам лишние свары?! Я даже не прошу вас сложить оружие — на здоровье, носите, ведь пан сам оружие, хоть с железом, хоть без… Послушайте старого жида, знающего жизнь: езжайте с нами по-доброму! И панночку возьмите, иначе плакать сотнику Логину по дочке кровавыми слезами! Что скажете, мой славный пан?
Герой отрицательно покачал головой.
— Я благодарен вам, пан Юдка, за столь щедрое предложение. Но я нанялся на службу к госпоже Ирине, а долг…
Он помолчал. То ли подбирал нужное слово, то ли заменял одно другим, обжигающим язык хуже красного перца.
Рыжебородый не торопил его, тихо катая смешок в зарослях бороды.
— …долг наемника — отрабатывать службу до конца. Еще раз прошу великодушно простить меня и — командуйте вашим людям! Я жду.
— Вэй, пан, шляхетный пан! Вы еще скажите, закрутив ус: «Через мой труп!» — и я спляшу от радости фрэйлехс, будто на свадьбе родной дочери! Но ведь старому жиду мерещится: вы уже раньше имели счастье наняться на службу? Не вам ли было поручено доставить к вашему князю некоего младенца? не вам ли давалась для того виза через Рубеж? или я таки не прав?!