Лихо пан Станислав задумал! Теперь чумак сам за шаблюку схватится.
— Вот так! Как за Рубеж пойдем, его и возьмем — вместо пса. Как думаешь, пропустят нас твои ангелы?
На этот раз я не удержался — вздрогнул. Пан Станислав усмехнулся, но усмешка почти сразу погасла.
— Их можно… подкупить — или напугать?
Подкупить? Пани Сале попыталась — на свою голову. А вот напугать…
— Рабби Шимон бар-Йохай когда-то прогнал Малаха-Разрушителя, — осторожно начал я. — Прогнал — и запретил возвращаться. Но я — не бар-Йохай. И вы, пан Станислав, тоже.
— А договориться? — живо подхватил он. — Ведь нужно же им чего?
Я закрыл глаза. Блаженны несведующие! Договориться — с кем? С чем? С громом, с молнией, с потопом?!
С Рубежными Малахами?!
На миг все словно сгинуло — и я вновь очутился в холодном мокром лесу у старой дороги на Умань. Заныли скрученные веревкой запястья, запершило горло от страшного, удушливого духа горящей заживо плоти. В глаза ударил ослепительный свет — ярче пламени, ярче солнца: белый, проникающий даже сквозь закрытые веки.
— …Твое желание услышано, Иегуда бен-Иосиф! Да будет так! И знай, что жалеть уже поздно!
Ярина Загаржецка, сотникова дочка
Кровный соловый конь нетерпеливо переступал тонкими ногами, плохо понимая, чего ждет хозяйка. Горячие ноздри раздувались, копыта били в снег.
Ярина растерянно оглянулась.
Вот еще одни сани, забитые добром, за санями бежит одуревший козленок, на руках у бабы — рыжая кошка.
Бегут!
С самого утра бегут — кто в Полтаву, кто в близкий Харьков. Пустеют Валки!
Девушка покосилась на Хведира. Тот сгорбился, вцепившись здоровой рукой в конскую гриву. Конь словно чуял — свесил голову, глядя вниз, на истоптанный снег.
За этот страшный день парень почернел; у рта залегла нежданная складка. Горе — и поплакать некогда.
Вот и еще сани, на них баба с двумя младенями. Муж тут же — сидит на пристяжной в распахнутом тулупе.
Бегут!
…Тело пана писаря привезли поздним утром — порубленное, с выжжеными очами. Не ладно умер Лукьян Еноха! Остальных оставили в Хитцах — в полусоженной церкви. И некому было оплакать — в селе не осталось ни души. Кто не погиб, порубленный, пошматованный, застреленный, тот сгинул, уведенный неведомо куда.
Погинули Хитцы! И теперь страх пошел по округе. Некому отозваться, некому стеной стать…
— Может, и вправду уехать? — поневоле вырвалось у девушки. — Хведир, что делать?
Бурсак мотнул головой, щека дернулась.
— Пока батьку не поховаю — никуда не уеду. Да и куда бежать-то? Зима! В лесу — верная смерть, а в поле — нагонят.
Девушке стало стыдно. Бурсак в окулярах ее смелости учит! А ведь верно, учит!
Послышался дробный топот. Из-за угла вылетел Агмет на своем вороном, подскакал, махнул рукой.
— Сюда идут, ханум-хозяйка! Я им сказал, чтоб шибко сюда шли! К тебе, ханум Ярина!
Единственный глаз татарина горел злым огнем. Агмет тоже не боялся. Не боялся — и первым сообразил, что делать надлежит. Ярина улыбнулась — верно! Пусть идут, разберемся!
Толпа уже вываливала на майдан — мужики, бабы, молодые парни, даже детишки. Впереди грузно семенил валковский выборный — тучный старик, умевший, как хорошо помнила девушка, лишь кланяться и поддакивать. Оттого и выборным поставлен!
Люди заполнили майдан, окружили всадников. Кто-то протянул руку к узде солового скакуна, но Агмет свистнул камчой — и смельчак-невежа поспешил отшатнуться.
— Панна сотникова! Чего делать-то? Скажи, чего делать? Пущай скажет! Скажет!
— Чего там спрашивать? — тут же отклинулись иные. — Бежать! Бежать надоть! Из Минковки уже бегут, из Перепелицевки бегут!…
Ярина ждала. К горлу подступил страх, и она с тоской вспомнила батьку. Пан Логин Загаржецкий живо бы объяснил этим мугырям, чего делать надо. Но батька далеко, а беда — вот она, рядом.
Она вновь взглянула на Хведира. Парень смотрел вниз, под конские копыта. Да, не вояка! Вот браты его — один к одному, черкасская кость. Но они тоже там, на синем Дунае…
— Тихо!
Ярина привстала в седле, рука с «корабелкой» взлетела к серому низкому небу.
— Тихо, панове-молодцы! Что орете, как жидовский кагал? Пришли слухать — так слухайте, чего я скажу!
Гвалт стих, сменившись холодным, тяжелым молчанием. Десятки глаз смотрели на худую плосконосую девушку в серой кожушанке и черкасской шапке с белым верхом.
Ярина подождала, вдохнула холодный воздух.
Пора!
— Что, обыватели валковские? Бежать вздумали? Волков по чащобам кормить?! Вы побежите, соседи побегут — и край запустеет. Для того ли прадеды ваши здесь засеки строили да татар в пень рубали? Неужто они трусов породили?
Ответом была тишина.
Мужики прятали глаза, смотрели вниз, отворачивались.
— Батька твой, панна сотникова, далеко, — наконец бросил кто-то. — Он на Дунае, а мы — здесь. И татары здесь. Пан писарь погиб и все черкасы с ним. Кто Валки оборонит?
— Верно, верно! — откликнулись другие. — Чего ее слушать, соплюху! Бежать надоть, бежать!
— А ну цыть! — «корабелка» вновь взлетела к небу. — Трусов не держу — дорога скатертью! А кто не трус, меня слушай!
Ярина на миг замолкла, переводя дыхание и давая возможность перепуганной толпе прийти в себя. Соплюха? Пусть и соплюха, зато у нее кровь в жилах, а не гнилая водица!