— Скоро на закорках понесешь меня, чумак, — невесело предположила Ярина Логиновна.
За последние дни она еще больше отощала и погрустнела. Маялась, сама себя стыдилась, и когда Гринь пытался ее приласкать — отталкивала его руки.
— Нужда будет, так и на закорках понесу.
Устраиваясь на ночлег, оба всякий раз испытывали неловкость, и засыпая, долго не могли улечься…
Спустя еще два дня Гринь предпринял ночную вылазку.
Этот чужой костер горел не таясь. Памятуя науку дядьки Пацюка, Гринь подобрался с подветренной стороны, чтобы ни одна собака не почуяла.
Собак у костра не было.
Зато была ведьма, а эти хуже любой собаки.
Пан Станислав сидел к Гриню лицом. Зацный и моцный заметно спал с тела — исхудал, видать, в долгой дороге и на нежирных харчах. Моложе пан не сделался; кожа сухими складками висела на лбу и щеках, желтыми огоньками поблескивали стеклышки окуляр, когда, склонив голову, пан рисовал на земле остро отточенной палочкой:
— А это, гляди, домик… А это корова…
— Еще! Еще!
Гриня пробрал озноб.
Рядом с зацным и моцным сидел на заботливо подстеленной попонке мальчонка лет четырех, не меньше. Лохматые черные волосы до плеч, глазищи от переносицы до самых висков, безобразная, казалось бы, мордашка — но только с первого взгляда, потому что глазищи у дитяти живые и блестящие. И нету в них того особого цепенящего выражения, памятного по встрече перед корчмой; тогда мальчонкин батька, не сводя с Гриня таких вот длиннющих глаз, велел пасынку убираться прочь из собственной хаты.
Святый Боже, как он растет! Скоро с батьку своего вымахает, и ни Мацапуре с ним не справиться, ни тем более братцу родному.
Темная тень, сидевшая между Гринем и костром, пошевелилась. Гринь плотнее вжался в землю; вот чертовка встала, будто собираясь размять затекшую спину. Вот оглянулась как бы невзначай; Гринь на мгновение увидел ее лицо. Ноздри ходили ходуном, будто ведьма по кличке Сало принюхивалась…
Да так оно и было! Боже праведный, спаси и сохрани!
Ведьма села на место, к Гриню спиной, но чумаку казалось, что она глядит и затылком. Шарит в траве, выискивая его, Гриня, нимало не сомневаясь, что незваный надсмотрщик здесь и бежать ему некуда.
— Еще! Нарисуй смыслу!
Ребенок говорил ясно и четко, без сюсюканий, а голос у него был звонкий и резкий, будто чайка кричит.
Дикий Пан, похожий сейчас на старенького любящего дедуся, поправил окуляры:
— Чего-чего нарисовать?
— Смыслу!
Ведьма отвлеклась и перестала наконец принюхиваться. Обернулась к мальчонке, спросила без приязни:
— Ты-то сам эту смыслу когда-нибудь видел?
Ребенок посмотрел тетке Сало в глаза. Гринь обмер, на мгновение угадав тот самый взгляд, тот самый, что так поразил его в глазах взрослого исчезника.
И ведьма тоже почуяла этот взгляд. И — Гринь даже привстал от удивления — потупилась. Опустила глаза, сдалась.
— Ты, малой, нарисовал бы сам, — ласково предложил пан Станислав. — А то ведь я, старый, не знаю никакой смыслы — так заодно и поглядел бы.
— А то ведь я, старый, не знаю никакой смыслы — так заодно и поглядел бы.
Мальчонка взял у него из рук заостренную палочку. Повертел попеременно в шестипалой руке и в четырехпалой. Провел по земле раз, другой; обозлился собственному неумению, швырнул палочку в костер:
— Теть Сале, поймай саламандрика.
— Разве ты хочешь кушать? — с фальшивой заботой осведомилась ведьма.
Мальчонка тряхнул головой:
— Не хочу кушать. Хочу поглядеть, как ты ловишь.
— Клева нынче нет, — ведьма не глядела на воспитанника. — Только крючок поломаем. Да и спать пора.
Мальчонка оскалился, опасно сверкнул продолговатыми глазами. Сунул руку в костер — Гринь от неожиданности не успел зажмуриться. С первого взгляда ему показалось, что братишка выхватил из пламени головню — но нет, по волглой траве запрыгал, разбрасывая искры, невиданный зверь вроде огромной ящеицы.
В этот момент чумака-шпиона можно было разглядеть без особого труда. По счастью, и ведьма, и добрый дедушка Мацапура глядели на воспитанника и только на него; мальчонка дул на шестипалую руку, и в длинных глазах все яснее обозначалась обида:
— Жжется… ай!
— Конечно, жжется, — проворковала ведьма. Пан Мацапура зыркнул на нее с откровенной ненавистью. Подхватил парнишку на колени, быстро оглядел руку, поцокал языком:
— Ты, паря, когда что-то в огоньке видишь, то лучше палочкой достать или там крючком… А руки — они человеку не для того дадены. Давай-ка, полечим скоренько, для того хороший способ есть.
Говоря, пан Мацапура развязывал штаны. Не смущаясь присутствием ведьмы, окропил парнишкину руку — полечил давним дедовским способом, Гринь и сам им пользовался, если приходилось сильно обжечься.
В длинных нечеловеческих глазах стояли вполне понятные слезы. Человеческие, детские.
— Заживет, паря, как на собаке. Тряпицей сейчас завернем. Ты, баба, не стой столбом, тряпицу подай чистую!
Гринь смотрел, как Мацапура утешает своего четырехлетнего пленника… четырехлетнего, потому что два месяца этому мальчонке приписать никак не удается. Как пан Мацапура, любивший детей совсем особенной любовью, тетешкает на коленях странного чортова младенца, гладит по голове, совсем забыв об издыхающей в траве огненной твари. Как ведьма Сало походя тычет в тварь носком сапога, оглядывается, заново начинает шевелить ноздрями…