На мгновение толпа застыла. Смолкла потрясенно — чтобы взорваться яростным ревом, хлынуть к насыпи.
— Смерть погубителю! — донеслось оттуда тысячеголосым раскатом.
Сале невольно протерла глаза. Что за чудеса?! Вместо того, чтобы растоптать проклятых колдунов из-за Рубежа, народ взбунтовался против собственного князя?!
Маячившие на валу стрелки разрядили в толпу свои луки и арбалеты, но перезарядить оружие для повторного выстрела мало кто успел. Те, кто поумнее (или потрусливее), бросились со всех ног бежать к княжескому шатру, а остальных толпа просто смела, вместе с горсткой легких копейщиков, пытавшихся заступить ей путь. Впрочем, и среди озверевших бунтовщиков местами отблескивали доспехи латников Серебряного Венца.
Быстро, однако, переметнулись!
— Туго кнежу придется. Глядишь, и угоду подписывать не с кем будет!…
— Так выйдем, пане сотник? пособим? В спину смутьянам ударим?
— Сиди уж, пан Ондрий! Нам туда лезть — что поперед батька в пекло! Только погинем зря. Лучше во-о-он куды поглянь: сдается мне, кнеж и сам управится…
Вокруг шатра со штандартом наблюдалось движение, стальной стеной сверкали щиты и латы, командиры спешили выровнять строй, успеть… успели!
И когда ревущая толпа докатилась наконец до ставки князя — навстречу ей ощетинилось длинными копьями закованное в сталь каре: Оплот Венца, личная княжеская гвардия. Ростовые щиты плотно сомкнуты, за ними блестят начищенные до блеска панцири, внутри каре уже поднимают на запасных щитах стрелков, кто уцелел, а в центре гордо развевается державный стяг: радуга на лазурном поле.
«Символ конца света,» — впору было рассмеяться, да не сложилось.
Толпа нахлынула пенным прибоем, напоролась на частокол отточенной стали — но задние продолжали давить, нанизывая передних на копья. Человеческий прибой с лязгом и скрежетом зубовным ударился о стену щитов, засверкали мечи, до замка долетел многоголосый вой-стон — и море бунта откатилось прочь, оставив перед строем обильную кровавую жатву.
Гвардейцы поспешно сомкнули строй, оттащив внутрь раненых и выбросив убитых наружу. Впрочем, убитых было всего пятеро… нет, шестеро. Против доброй полусотни трупов нападающих.
Толпа взревела, вновь рванулась вперед. Казалось, люди обезумели от крови, своей и чужой, и теперь их уже ничто не остановит.
В толпу полетели стрелы. Лучники били слаженными залпами, и в плотном месиве каждая стрела находила свою жертву. Стрелки свое дело знали: клали наземь тех, кто бежал первыми, наиболее озверелых и опасных — и перед самыми копьями толпа начала сбавлять бег… но все равно не смогла остановиться. Отчаянные крики, хруст, скрежет… До мечевой рубки на этот раз не дошло: нападающие побежали обратно еще раньше.
В уши ударил победный сигнал трубы.
Каре мгновение помедлило, а потом сдвинулось с места: слитно, тяжко, крабом-чудовищем, и дрожь от поступи четырех сотен панцирных бойцов докатилась до самого замка.
— Молодцом, кнеж Сагорский! — одобрительно подкрутил ус Логин.
— Как мыслишь, пан сотник, к нам он прорываться будет? — есаул взглядом уже прикидывал расстояние до замка и время, которое понадобится гвардейцам, чтобы его преодолеть.
— Как мыслишь, пан сотник, к нам он прорываться будет? — есаул взглядом уже прикидывал расстояние до замка и время, которое понадобится гвардейцам, чтобы его преодолеть.
— Мыслю, что так.
— Вы бы, панове, таки лучше б ногами мыслили! — вмешался озабоченный консул Юдка. — Пока еще кнеж со своими железнобокими сюда доберется! А толпа-то куда как раньше поспеет…
Одного взгляда в окно было достаточно, чтобы убедиться: прав консул! Толпа, поначалу неохотно пятившаяся от наступающего каре, уже не пятилась.
Она бежала.
Сотни, если не тысячи людей и нелюдей сломя голову неслись к замку!
Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи
Очень скоро будет Самый Главный День. Я знаю.
Бабочки за пленочками тоже думают, что знают. Только они глупые. Они думают, Самый Главный День — это когда пленочки слипнутся, и между ними останется «ничего». Это нехороший Главный День.
И бабочки — нехорошие. Глупые. Им кажется, они придумали, как всех спасти. А на самом деле это придумал я. И никаких пленочек для этого не надо.
Вообще.
Мне стало жалко глупых бабочек. Наверное, я не буду их ловить и насаживать на булавки. Лучше я их тоже спасу!
Бабочки как будто услышали, что их хотят спасти. Уже и кричат из-за пленочек: «Спасите! Спасите!»
Я хотел их успокоить.
И проснулся.
Рядом мальчик Княжич Тор носом булькает. Я заглянул к нему в сон: страшнючий! там мальчика Княжича Тора ножиками убивают. Тогда я поскорее словил за шкирку сон добренький — и поменял сны местами.
Он сразу заулыбался, и мне стало приятно. А тут с улицы кричат: «Спасите! Спасите!» Это, оказывается, не бабочки во сне кричали. Это люди на улице. Много людей. Оттого я и проснулся.
Окошко кто-то разбил, но это даже хорошо. Я высунулся к людям и стал им кричать, чтоб они не боялись. Что я их всех спасу. Уже скоро. Уже почти спас.
Но они все равно боялись. И кричали. А еще многие на меня пальцами показывать стали. Их, наверное, не учили, что это неприлично. А меня учили! Я знаю! Я хотел и им сказать — но тут понял: они тоже глупые. Как бабочки. Они хотят, чтобы я их спас, но не так, как хочу я. И не так, как хотят бабочки. И вообще, так не спасают, как они хотят. Так — неправильно!