Пальцы коснулись рассеченного, плохо сросшегося сухожилия. Нет, рана не исчезла! Просто она может стоять…
Стоять? Просто стоять?
Девушка быстро оглянулась. Жаль, того, кто спас Черную Птицу, еще нет! Жаль, что они не встретятся! Но зато…
Сухие, в растрескавшейся корке, губы дернулись злой усмешкой.
Зато ей не придется разбивать голову о грязную стену! Поглумиться над девкой решили, сволочи? Потешиться? До конца дней вы эту потеху запомните!
— Денница, ты… Ты можешь мне дать еще такую смыслу? Чтобы я могла… двери выбить?
Голова с растрепанными волосами неловко дернулась — он кивнул. На миг Ярина увидела все словно со стороны — и вновь усмехнулось. Раньше бы с ума сошла — с оборотнем, чуть не с мертвяком ходячим речи вести!
Ну и пусть! Хоть с Сатаной! Хоть с самим Люципером!
Дверь бы выбить! Волюшки последней хлебнуть! А там — пусть даже смерть. Их родовая, столповая!
— Я могу. Я постараюсь, Ирина Логиновна Загаржецка!
— Меня зовут Ирина. Несущая Мир. Хорошо?
Снова кивок. И вдруг нелепое тело закачалось, неловко подогнулись ноги, закрылись глаза. Закрылись и снова открылись — пустые, чужие.
— Прощай, Несущий Свет, — прошептала она. — Прощай…
Вместо ответа послышалось знакомое тявканье. Безумная соседка отползала в свой угол. Ярина засмеялась и легко шагнула к двери.
* * *
Последнего — восьмого — сердюка она убила уже на ступенях, ведущих во двор. Резв был мужик и неглуп — первым понял, что безумную голую девку ни шабли, ни пики не берут. Схватил ключи, всю связку — прямо в зубы — и как раз успел дверь, железом окованную, отпереть, когда Яринина рука легла ему на ворот.
Не дрался, даже о жизни не просил. И страха в глазах не было — одно изумление. Так и умер с шеей сломанной — удивляясь.
Ярина глубоко вдохнула теплый летний воздух, усмехнулась, сорвала с плеч мертвеца черный плащ. Почти впору — и совсем как тот, в котором она по небу летала.
В подземелье — тихо. А кровь замоют, да падаль уберут — еще краше будет. А что снаружи? Лестница, двор, а там, если помнится, уже и кнежьи палаты.
Гостью примешь ли, кнеж Сагорский?
Солнце ударило в глаза, но девушка даже не зажмурилась. Шла ровно, не оглядываясь. Кто-то подскочил, заглянул в лицо, отбежал…
— Хватайте! Хватайте девку!
Запоздалый крик ударил сзади, но Ярина даже головы не повернула. Двор людьми полон, паны и пани, все в шелках да аксамите. На ассамблею собрались, что ли? Не рановато?
Ну, раз собрались — будет вам ассамблея!
— Держите ее!
Перехватила чью-то шаблю, легко, не глядя, переломила, отбросила в сторону. Рука нащупала горло, теплое, потное…
— Ведьма! Ведьма! Стреляйте!
И словно в ответ — дружный крик. Паны и пани в пышных нарядах суетились, отбегали в сторону…
Почуяли!
Тяжелая стрела пробила плащ, скользнула по телу, и царапины не оставив. Ярина только бровью двинула. Не ожидали? Она оглядела быстро пустеющий двор. Три входа, у двух пусто, возле третьего — сердюки в латах. Эге, панове, уж не там ли ваш кнеж пребывать изволит?
На пики и внимания не обратила. Расступились пики.
— Господа! Железо! Ее железо не берет!
И шабли опустились. Ярина даже думать не стала — отчего.
— Господа! Это не девка! Это Глиняный Шакал! Шакал!
Вопль ударил в уши. Ярина поморщилась, поймала орущего за ворот, легко отбросила на ровные каменные плиты.
— Глиняный Шакал! Бежим!
— Бежи-и-и-им!
Панна сотникова только скривилась.
Хороши вояки! Да будь она хоть Железным Волком, гоже ли бежать? Умри, а пост не оставь! Да сотня черкасов все это царство-государство за неделю узлом завяжет и в торбу седельную кинет!
У входа блеснула сталь. Ярина всмотрелась. Эге, не все тут труса празднуют! Вон, столпились, мечи свои немецкие выставили.
А руки-то дрожат, панове!
И ладно! Чем гуще трава — тем слаще косить!
Дверь, за дверью лестница-сходы, мрамором блестит, ковром красным покрыта.
Туда?
Туда!
В гости!
И она шла.
Худая плосконосая Смерть в черном плаще — страшная, окровавленная, беспощадная. Искалеченная семнадцатилетняя девушка, мечтавшая о жизни, а ставшая Гибелью.
Шла.
По трупам.
Порог, лестница — широкая, бесконечная, в ворсе ковра тонут босые ноги.
…Трое в темном аксамите. На головах — венцы медные, в руках — не поймешь: не шабли, не шпаги. И не мечи даже. В глазах — глухой ужас.
— Рассыпься! Рассыпься!
Даже не улыбнулась Ярина-Смерть. Отбила ладонью бессильную сталь, протянула руку…
— Рассыпься! А-а-а-ай!
Двое не соблюли чести — вниз по лестнице покатились, венцы медные теряя. Третий остался — глядел, не мигая, пока жив был. Недолго глаза пялил, пан зацный!
Выше!
А вот и еще один — в черном железе, с тоже с венцом — серебряным. Щит выставил — один венец виден.
…Пробила рука щит.
Мучить, на куски рвать, как тех, в подземелье, не стала — натешилась. Просто сжала пальцы на горле. Треснул металл доспеха — и позвонки хрустнули.
— Князя! Князя спасайте!
Крик долетел, отразился от гулких сводов. Покачала головой Ярина-Смерть. Поздно, панове, ой, поздно! То раньше спасать требовалось — когда его мосць Сагорский беззащитную девку плетьми полосовал да ублюдкам своим сильничать велел!
Теперь — поздно!
Коридор — широкий, словно зала. Парсуны на стенах, канделябры ярым золотом сверкают. Эге, а это кто? Никак Гринь? Ну, здоров будь, иуда! Помнишь Калайденцы, хлопец?