Тяжкий вздох. В светлых глазах — боль.
— Там умирают. И здесь тоже. Мадемуазель повезло, ей дали выбор. Страшный, но все-таки выбор.
Слова звучали жутко, но девушка догадалась. Колодец! Бездонный колодец — единственный выбор, какой у нее остался.
— Поэтому ни на вас, ни на мне нет цепей. Мы свободны — в этих стенах. Тем, кто наверху, хуже.
— Хуже?
Ярина оперлась локтем на холодный камень пола, заставила себя встать.
— Что может быть хуже?
Седая голова качнулась.
— Мадемуазель лучше не знать. Хуже — когда беззащитных девушек привязывают к ложу и терзают, пока в них еще есть жизнь. Хуже — когда из вен льется кровь, а мясо пылает на огне…
Ярина не поверила. Бред! Этот несчастный просто тронулся рассудком. И немудрено, в этих-то стенах!
— Люк наверху — единственный выход?
— Да… Иногда у меня бывают гости — как вы, например. Здешний хозяин не хочет, чтобы я сошел с ума в одиночестве. Потом их забирают назад, если они не догадываются сами уйти вовремя. Не смею советовать, но…
Девушка даже не возмутилась. Ну, нет, так легко ее не возьмут! Раз жива — выход всегда есть! И это — не холодная глубина колодца. Она выберется! Обязательно выберется, не может же она, Ярина Загаржецка, сгинуть в этом дурацком сыром подвале!
Ведь ей только семнадцать!…
Страх ушел, исчезла растерянность. Боль не мешала думать. Да, до люка не достать! Но ведь сюда кто-то спускается, наверное, сбрасывают лестницу — веревочную или деревянную. Этот странный старик должен знать…
— Я не представилась пану, — девушка постаралась улыбнуться. — То прошу прощения. Я — дочь сотника валковского…
— Я знаю, кто вы, мадемуазель, — бледные губы вновь сложились горькой усмешкой. — То позвольте приветствовать вас в стенах моего замка. Станислав Мацапура-Коложанский к вашим услугам, мадемуазель Ирина!
Большие светлые глаза взглянули в упор…
Она поверила.
Поверила, почему-то даже не особо удивившись.
И сама поразилась этому.
— Мадемуазель, наверное, решила, что перед нею — безумец?
— Нет…
Ярина медленно прошла вперед, прислонилась горячим, кипящим болью лбом к ледяному камню.
— Вы не похожи на безумца… пан Станислав. Значит, тот, наверху — самозванец?
— Увы, не совсем… Я бы посоветовал вам присесть.
Странно, в этом подвале было кресло — тяжелое, темного полированного дерева.
Резные листья вились по массивным ручкам и подголовнику.
— Не знаю, много ли у нас с вами времени, мадемуазель. Я думаю, он решил познакомить нас, чтобы, так сказать, похвастаться. Ведь я немного знал вашего батюшку. Вы для него — ценная добыча… Впрочем, если хотите — расскажу. Постине, эта история напоминает сочинения мсье Казота! Не читывали? И слава Богу, юным девушкам такое ни к чему…
Он помолчал, глаза потемнели, сжались губы. Внезапно Ярина поняла: этот седой человек не так и стар. Не больше сорока, и если бы не белые волосы, не длинная борода…
— Лет тридцать назад мы жили с моим отцом в Париже. Мне было тогда двенадцать. Однажды…
Пан Станислав помолчал, словно вспоминая. Худая ладонь сжалась, длинные ногти впились в кожу.
— Однажды отец повел меня на Гревскую площадь. Там была казнь — четвертовали какого-то разбойника. Бог весть, зачем отцу понадобилась вести меня туда! Страшно мне не было, я даже глаза не зажмуривал…
Он вновь замолк, вздохнул:
— Никогда бы не повел ребенка смотреть, как убивают человека! Этот разбойник был истинный негодяй. Он отказался от исповеди, оттолкнул монаха, бросил крест на помост. Страшный человек!… Очень крепкий, широкоплечий, лицо красное… Я даже обрадовался, когда он закричал. Он долго кричал — палач медлил. Сначала — руку, потом ногу, потом другую руку…
Слова падали мерно, тяжело, и девушка почувствовала, как по спине ползут мурашки. Или это холод подземелья делал свое дело?
— Наконец, все кончилось. Народ стал расходиться, но мы остались. Отец подошел к палачу, о чем-то стал с ним говорить. Отрубленная голова лежала тут же — на колесе. Знаете, такое большое колесо, деревянное, как от телеги. Мне было жутко, но я все-таки подошел ближе. И вдруг я увидел, что голова приоткрыла глаза…
Часть третья
ИСЧЕЗНИК И КОЛДУНЬЯ
ПРОЛОГ МЕЖДУ НЕБОМ И ЗЕМЛЕЙ
На этот раз его ждали.
Стены западни готовились долго. В основу ложилось все — донесения Рубежного караула, доклады застав с границ Сосудов, косые, обманчиво мимолетные взгляды вслед, когда он вихрем проносился сквозь порталы.
Сегодня ловушка захлопнулась.
Напротив, закрывая выход, светящимся дымным маревом клубился тот, кого звали Самаэлем. Тот, кто силой своей и чужой исстари держал Рубеж на замке; для кого личным оскорблением была всякая свобода, не желающая знать ограждений и пределов.
Самаэль смеялся.
Прозрачный ранее Рубеж неожиданно встал навстречу переплетением толстых, пружинящих канатов; рядами проволоки с колючими железными репьями; стеной синего холода, сиянием, откуда с треском били молнии о семи зубцах, не давая приблизиться, отшвыривая обратно. И безнадежность клубилась грозовым облаком исхода.
А Самаэль все смеялся.
Потому что далеко отсюда медлил над полыньей молодой чумак, готовясь опустить в ледяную смерть младенца-нехристя, сына блудной матери своей и адского любовника; чумак стоял далеко, а Самаэль стоял здесь, загораживая дорогу, и надо было спешить, и спешить было нельзя.