В кабинете муж впервые заговорил о завещании, вернее, о том, как я буду жить после его смерти. Я, конечно, не хотела слушать, двадцать лет назад я бы уши заткнула и убежала вон, но теперь только отвернулась к окну, да и то ненадолго. Очень уж увлекательным обещал быть разговор, начавшийся так, что хуже некуда. Давид говорил, что уже давно понял, шутки шутками, а ведь действительно женился на живой цитате из Свифта, слава богу неточной, жизнь все же гораздо милосерднее литературы, и с тех пор старался придумать, как сделать мою будущую бесконечную жизнь если не счастливой, то хотя бы приятной и интересной. И тогда, сказал он, я стал составлять список вещей, которые ты любишь.
Из недр письменного стола была извлечена толстая тетрадь в зеленом переплете, первая страница исписана полностью, вторая — лишь на четверть, прочие оставались чистыми. Помню, я спросила: я так мало люблю, или у тебя просто очень мелкий почерк? Ответа не требовалось, почерк как почерк, бисерным не назовешь.
Ты любишь читать, говорил Давид, это самое очевидное, поэтому книги — первый пункт списка. А еще, помнишь, мы несколько раз ездили на побережье, с тех пор я не знаю, что ты больше любишь, море или путешествие, но одно другому не мешает, так мне кажется.
В тетрадке еще фигурировали неожиданные знакомства, праздники, разговоры за полночь, карточные игры, кофе, калейдоскопы, фотографии незнакомых мест и людей, еще что-то; список завершали лимонные леденцы, это выглядело очень трогательно, сразу видно, Давид был недоволен, что список такой короткий, и очень старался вспомнить хоть что-нибудь еще. Но еще больше меня тронуло, что в списке не было ни цветов, ни животных, хотя все эти годы я старательно возделывала сад и возилась с кошками, которых в нашем доме никогда не было меньше четырех; больше — случалось. Давид знал, что цветы и зверей я любила с ним за компанию, без него они быстро мне наскучат. Было приятно, что он это понимает, а ведь даже мама не догадывалась, и вообще никто.
Лимонные леденцы ты как-нибудь сама себе раздобудешь, говорил тем временем муж, не знаю, как тут можно помочь, но о главном я позаботился. У тебя будет корабль для путешествий и сколько угодно книг. Последние лет десять мы с тобой жили очень скромно, помнишь, я однажды пожаловался, что неудачно вложил бóльшую часть отцовского капитала? Ну вот, прости, соврал, я ее как раз очень удачно вложил, но нам с тобой и без этих денег было неплохо, зато у тебя в будущем долго не будет проблем с жалованьем экипажу, когда-нибудь потом, еще нескоро, не надо плакать, пожалуйста. Вместо того чтобы грустить без меня дома, ты будешь грустить на корабле, а это уже кое-что. И я придумал, чем ты там будешь заниматься, от скуки не пропадешь, обещаю.
Он еще долго объяснял мне, какую прекрасную библиотеку можно устроить на корабле, рассказывал, как это будет необычно и одновременно очень полезно.
Только представь, говорил Давид, ты живешь в маленьком приморском городке, где со дня свадьбы сестры твоей бабушки, которая неожиданно для всех вышла за приезжего, предположим, шведа, не случилось ни одного мало-мальски удивительного события, и вот в один прекрасный день прямо напротив твоего дома швартуется корабль, а внутри — самая настоящая библиотека, ты же первая побежала бы смотреть, что это за психи и какие у них там книжки.
Конечно побежала бы. А кто бы не побежал? То-то и оно.
Поэтому, когда Давид повез меня смотреть на корабль, мне не пришлось старательно изображать хорошее настроение, оно и было хорошее, это его удивительное завещание захватило меня целиком. И ведь десять лет как-то держал в секрете, мне в голову не приходило, с ума сойти, какой молодец.
У нас впереди было еще восемь прекрасных лет. Я, конечно, надеялась, что гораздо больше, при этом втайне опасалась, что и года не осталось, но Давид старался как мог, еще целых восемь лет оставался живым и даже бодрым, нет, правда, очень бодрым, без скидок на возраст, ну и я старалась делать вид, будто верю, что у нас впереди вечность, а иногда действительно верила, и это были лучшие часы моей жизни.
После его смерти мне, чего греха таить, сперва не хотелось заниматься ни продажей дома, ни кораблем, ни книгами, ни вдыхать, ни выдыхать, но я не могла подвести Давида, он же так старался все организовать и устроить, поэтому я была обязана сделать, как он велел, а что из этого выйдет — поживем, увидим.
Поначалу мне помогали многочисленные племянники, потом, когда все более-менее наладилось, они, конечно, занялись своими делами; впрочем, Маркус, старший сын младшего из моих братьев, всю жизнь оставался моим верным юристом, а уходя на пенсию, передал дела самому надежному из помощников, а другая племянница, Тереза, объездила со мной полмира, она была медсестрой, и такой хорошей, что я могла бы с чистой совестью сэкономить на жалованье судового врача, не рискуя оставить команду без медицинской помощи.
Поначалу толку от моих усилий было немного, то есть мы, конечно, путешествовали в свое удовольствие, а иногда заходили в какой-нибудь порт, развешивали объявления, несколько дней ждали читателей, потом отчаливали, обычно несолоно хлебавши. Мы предлагали людям то, о чем они не просили, вот в чем дело. Они искренне не понимали, какой от нас может быть прок, гадали, в чем тут подвох, а порой распускали о нас невероятные слухи, так что порой к нам наведывалась полиция, и я была счастлива, когда они искали на борту всего лишь контрабанду, а не, скажем, детские трупы, потому что чего только о нас не сочиняли.