Корабль мелко затрясся. Может, пытался выжать ход из дизелей. Может, искал выход, но семеро страшных уже обступили со всех сторон. Почти со всех. Оставался один проход, но туда-то как раз корабль двигаться и не хотел.
«Какого такого дьявола не развернетесь? — закричал издалека капитан Бек. — Мы тут что, на дороге в пробке, что ли, где нас вообще носит, туда и сюда!»
Магдала зажмурилась, но под веками словно вспыхнул синий электрический свет — и проклятые утопленники показались еще отчетливее. Магдале теперь казалось, будто она стоит на палубе — никакой надстройки нет, и рубки капитанской тоже нет, один открытый штормовой воздух.
И в грозовом небе — мачты. Не те, утопленников, — с рваными лохмотьями водорослей на реях, с дрожащими огоньками медуз и морских рыб на концах. Нет, сквозь плотно сжатые веки Магдала видела корабль таким, каким он был до стали и огня.
Это было похоже на неравную драку: семеро мертвых на одного живого. И живой был немолод, потрепан и устал. А мертвые подмигивали друг другу, скалили пробитые борта и хихикали. Им было уже все равно. У них осталась только давняя злоба.
— Смотри какой! Вырядился! Броню натянул, растопырки напялил!
— И куда же это мы идем?
— С грузом фарфора и вина!
— С полным брюхом вонючей солярки!
Один мертвяк с наполовину уцелевшей носовой фигурой (страшная бородатая слепоглазая женщина разевала пустой рот прямо над головой Магдалы) завизжал, перебивая остальных:
— Он меня навылет прострелил! Ненавижу, ненавижу проклятое корыто!
И осел в волне на корму, показывая действительно навылет пробитое осклизлое брюхо. Одна из его рей обломилась и краем зацепила борт «Морской птицы». Корабль вздрогнул, как от затрещины. Или от мерзкого холодного гнилого дыхания: волна с запахом тины и тухлых яиц окатила всё. Атилла крикнул что-то шипящее, рычащее, злое. Снизу, из машинного отделения, жестяным голосом каркнул стармех. Корабль опять затрясся, выжимая лошадиные силы из моторов, но что-то было не так.
— Что, красавчик, — заскрипели и захихикали мертвяки, — что, железочки-то заклинило?
— Развернуться кишка тонка!
И снова толчок — то ли волна, то ли утопленники пинают на радостях, забавляются.
— А я слышал от осьминогов, что ветер еще будет крепчать.
— Иди ты с этими осьминогами, они ГЛУХИЕ! Но ветер еще будет, будет, клянусь своими покойничками.
— Да какие у тебя покойнички, был один к мачте привязан, и того давно поели рыбы! Ты, плавучее решето, лучше гляди, как бы наш малыш не ушел!
— Не уйдет! У него, — невыносимо противным, скрежещущим звуком отдавался «голос» этого утопленника, — железочки заклинило. Старенький он уже! Был бы помоложе да при парусах, может, и ушел бы. А так — не-е, куда он денется!
Магдала открыла глаза на мгновение, высунулась из угла: в рубке вспыхивал и гас красный огонь, выхватывал из тьмы профиль Атиллы, капитановы пальцы на рычагах. За мутным стеклом ярилось море. Утопленников было не разглядеть.
— Поворачивает, сэр, — сказал Атилла.
— Вижу, — коротко отозвался капитан Бек и с хрустом двинул рычаг.
Корабль опять мелко затрясся, в серой пене снаружи мелькнула черная тень.
Магдала заслонилась руками: страшно!
Страшно.
И на твердой земле страшно, когда рядом — зло, а уж на море — и подавно.
Еще один глухой удар, деревянный скрипучий смех — и тут корабль заговорил.
Паруса, сказал он.
Что?
Паруса. Мне нужны.
Я не вижу, сказала Магдала. Где твои паруса?
Паруса!
Вот они, видимые только из-под прикрытых, плотно сжатых век: взятые в рифы, как положено в бурю, мокрые насквозь, тяжелые полотнища… Какая от них польза?
Паруса мне, стонал корабль. Штормовые!!!
И Магдала, конечно, увидела их: узкие, косые, они то возникали поперек к ветру, то пропадали куда-то, и рубка нынешняя тоже исчезала, открывая страшный тесный штормовой мир снаружи.
Держи! Держи!
Я бы держала… наверное, подумала Магдала, да что держать-то?
Корабль вдруг жутко накренился.
Магдала завизжала: это было тошно, страшно, и ей показалось, ко всему еще, что она летит, растопырившись, над дощатой мокрой палубой того корабля и сверху видит, как кто-то там, внизу, упираясь изо всех сил, удерживает и тянет что-то — это вот оно, да? — отчего тонкие треугольники штормовых парусов натягиваются и уже не пропадают во тьме.
Магдалу толкнуло и опять понесло, и она, хватая ладонями воздух — человек не птица, ой нет, не птица! — во что-то вцепилась и повисла на чем-то, и стала держаться изо всех сил.
Держииите! — зарычал корабль, заскрипел и застонал, перекрывая жуткую песню про спрутов и склизких рыб, которую давно уже распевали в семь трухлявых глоток пьяные от бури утопленники.
Держите!!!
Корабль разворачивался, выправлялся, вставал поперек волны. Магдала, если бы и хотела, не смогла бы выпустить из рук то, во что вцепилась. Было уже не страшно и не больно, только солоно как-то — от ветра, что ли, или от воды кругом, и дышать было трудно, и, отворачиваясь, чтобы вдохнуть, она признала того, кто вместе с ней держал на невидимом фале несуществующие паруса.
Это был Себас Перейра, повар-доброволец.
* * *
— Значит, ты тоже это все… видел?
— Ну да, а что же, — Себас пожал плечами и смешно наморщил нос, — что же я, не как все, что ли?