— Они практики, — с досадой сказал Финнбойсон. — А мы теоретики. Можем три дня спорить, как правильно ту или эту надпись читать и толковать, а они, вон, на ребенка в два счета навязали всякого.
— А если эту штуку с нее снять? — спросил молодой Бьярни.
— О да, — ответил его профессор. — О да, примерно как чеку из гранаты выдернуть. Не советую.
Бьярни вздохнул. «Эта штука» висела у Магдалы на груди, поверх белого льняного балахона без рукавов: плоский камешек с дыркой, на камешке — будто многолучевая звезда-снежинка, красные линии на светло-сером.
— Кого-нибудь из общины бы сюда, — заметил рыжий рунолог из опоздавших. — Лучше всего бы их Матерь.
— Матери теперь шесть месяцев тюрьмы грозит за похищение, — отозвалась Торстейндоттир, — уж придется без нее, Ольви. Несите свечи, господа теоретики.
Магдале было нехорошо. Спасители, несомненно посланные Брейд, унесли ее от воинства холмов, вытащили ее из глубин скалы, но с того самого мига, когда ее ослепил дневной свет, Магдала видела все не так. Не так и не то: она видела большого серого зверя — то ли волка, то ли огромную собаку ростом с человека, которая почему-то разговаривала с ней человеческим голосом — голосом Розы! Она видела больших двуногих муравьев, наклонявших к ней безносые лица с безгубыми ртами и огромными глазами. Она видела сквозь слезы невыносимо яркое, зеленое и синее-синее море, в котором плавали селедки, пестрые, как тропические рыбы, и на волнах качался корабельный остов, плавучий ящик из белых-пребелых косточек. Магдале очень не хотелось, чтобы ее туда несли, она плакала, а волчица Роза уговаривала, пойдем, говорила, деточка моя, домой. Но единственное, что напоминало дом в этом странном месте, был большой холодный добрый камень, и Магдала, когда муравьи отпустили ее, тут же на него взобралась и сидела там, подобрав ноги и зажмурившись, потому что с закрытыми глазами все было понятно: корабль, библиотека, простуженная Роза — то-то похрипывает немного, какие-то еще незнакомые люди… Успокоенная, она открывала глаза — и опять: человеко-собако-волчица, двуногие мураши, белые плавучие косточки, цветное море.
Вконец измученная, Магдала решила закрыть глаза и сидеть на камне хоть до скончания веков.
И потому она не смотрела и не видела, как рунологи подносили к ней там и сям зажженные свечи, следя за огоньками, как вытягивали из язычков пламени концы невидимых нитей — каждый свою, как серьезно, молча двигались они в причудливом не-танце, распутывая связывавшую ее чужую волю. Наконец госпожа Торстейндоттир жестом велела всем замереть на местах, отставила свою свечу и, глубоко вздохнув, послюнила палец. Рунологи во все глаза смотрели, как она, подавшись вперед, не переступая необозначенных границ, — раз-два-три-четыре — начертила на лбу девушки хвостатый рунный знак. Им было совсем не до того, что Роза-волчица взяла оставленную свечу и протянула над ней узкую сухую ладонь.
Когда это теплое, странное коснулось лба, Магдала едва не закричала. Она видела сам знак, быстро вращавшийся и будто уходивший внутрь нее, она чувствовала, как оживают затекшие мышцы, а потом — рывок (это госпожа Торстейндоттир сорвала с нее ведьмин кремешок), и Магдала бросилась с камня, и хранительница библиотеки подхватила ее, кутая ладонь в рукав свитера.
7
Магдала и повар пришли к капитану. Положили перед ним книгу, пластину, самодельные карты, выписки и чертежи.
— Это что такое?
— Это клад, — сказала Магдала.
Капитан Бек посмотрел сквозь очки — одним глазом на нее, другим в бумаги.
— Какой клад?
— Это клад синьора Антония Бонинчи, — объяснила Магдала. — Себас и я… мы вдвоем, в общем, нашли и перевели эту записку.
— Очень хорошо, — сказал капитан Бек, — если, конечно, не говорить о том, что книгу вы, Себастьян, все-таки могли бы и не прятать в кухне…
— А я ему говорила, — встряла Магдала.
Себас пнул ее локтем.
— Так что верните ее Розе, и будем считать вопрос закрытым.
Повар, до этого момента сосредоточенно рассматривавший линолеум, вскинулся:
— Капитан!
— Вы меня слышали, Перейра. Книгу отдайте Розе, ей место в библиотеке.
— Так я же не про книгу…
Капитан Бек задрал бровь.
— Это остров, — повар задыхался от волнения, Магдала замерла, оба были смешные, вытягивали шеи, как птенцы. — Остров…
— Мадалина!
Капитан фыркнул.
— Ну правда, сеньор капитан, — у юноши на глазах чуть не слезы закипали, — сеньор Бек, прошу вас… отдам я эту книгу, клянусь Девой Марией, отдам, но только мы же уже все посчитали и прочли, и…
— И нам бы туда, — тихонько сказала Магдала. — Это же, синьор капитан, все равно нам по пути.
— Много ты знаешь о наших путях, девочка, — буркнул капитан, пытаясь взглянуть на записку старика Бонинчи двумя глазами. — А ну ступайте отсюда, буйная поросль, пока я вас не отрядил палубу мыть!
* * *
— У нас техническая остановка на Азорах, вам повезло, — сказал суперкарго Миклош, серьезно хмуря густые брови. — А на Мадалину сами доплывете на нашем боте.
И ушел посмеиваясь.
Ночь перед высадкой, понятное дело, прошла без сна. Магдала вертелась в койке, пробовала читать, но вместо читаемого все ей представлялось, как Себас выпрыгнет на берег, протянет ей руку — крепкая, хорошая у него рука… Дальше в ушах начинало шуметь, тут и заснуть бы, но голос синьора Бонинчи, похожий на голос моря, принимался греметь: «Остров, нареченный Мадалина, пройдя от востока на запад, найдешь…» — а потом оказывалось, что часы тикают ужасно громко, что корабль пыхтит и что за переборкой скребется мелкий корабельный насельник — таракан или сверчок.
— А на Мадалину сами доплывете на нашем боте.
И ушел посмеиваясь.